1927, декабрь. — Родился на станции Иланская Канского округа Сибирского края, в крестьянской семье. Отец - Батурин Егор Степанович (1890-1941), член Иланской общины евангельских христиан. Мать - Мусливец Полина (р. 1904).

1929. — Арест отца за религиозную беседу в поезде, три месяца тюремного заключения.

1930. — Избрание отца руководящим общины. Арест отца за невыплату сельхозналога. Ссылка в Соврудник.

1933-1934, весна. — Проживание в семье Белкина, пресвитера Красноярской церкви евангельских христиан.

1935, осень. — Начало обучения в школе.

1936, 28 апреля. — Повторный арест отца, вынесение приговора к трем годам ИТЛ, этап в Мариинск. Посещение отца в Мариинском лагере.

1941. — Смерть отца в лагере.

1942. — Переезд в село Партизанское. Обнищание, голод. Работа с матерью в колхозе.

1943, весна. — Поступление в школу ФЗО в Иланске, проживание в общежитии.

1945. — Принятие крещения, приобщение к Красноярской общине ЕХБ (евангельских христиан-баптистов).

1948, 28 сентября. — Первый арест. Нахождение во внутренней тюрьме Красноярского управления МГБ. Вынесение приговора: 10 лет ИТЛ.

1949, 8 февраля-15 марта. — Красноярская тюрьма № 1. Этап в подмосковную тюрьму (станция Кучино) на спецобъект, работа техником-специалистом.

1952. — Ужесточение режима. Работа на заводе.

Женитьба. Рождение сына.

1956. — Переезд с семьей в г. Шахты Ростовской области. Работа инженером-конструктором.

1960. — Увольнение с работы.

1961. — Устройство на завод слесарем. Рукоположение в пресвитеры.

1963, лето. — Приезд жены с детьми на свидание в село Старый Бельчир Иркутской области. Работа водителем и слесарем в гараже совхоза. Рождение пятого ребенка.

1966, 16 мая. — Глава новой делегации к генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу Л.И. Третий арест. Осуждение на три года лишения свободы. Отбывание срока в Сальском районе Ростовской области.

1969, 20 апреля. — Освобождение. Нелегальное положение из-за продолжения религиозной деятельности.

1972, 7 октября. — Четвертый арест. Осуждение на 4 года после трехмесячного следствия. Этап в Коми АССР. Работа строгальщиком в мехцехе, на лесоповале.

1979, 5 ноября. — Пятый арест. Изъятие духовной литературы. Осуждение на 5 лет лагерей строгого режима. Этап через Днепропетровск, Харьков, Свердловск и Мариинск в Юргинский лагерь Кемеровской области. Работа в строительной бригаде. Перевод в лагерь г. Белово Кемеровской области.

1984, 19 мая. — Этап через Новокузнецкую и Барнаульскую тюрьмы в Джамбульскую тюрьму. Работа садовником.

* сведения, выходящие за рамки воспоминаний, выделены курсивом

Геральдист и генеалог, младший брат Николая Барсукова . Второй его брат, Иван , известен как автор книги «Инокентий, митрополит Московский и Коломенский, по сочинениям, письмам и рассказам современников » (Москва , 1883) и издатель «Творений» Инокентия (Мск, 1887) .

Александр Платонович Барсуков
Дата рождения	4 (16) декабря (1839-12-16 )
Место рождения	с. Ивановка , Тамбовская губерния
Дата смерти	15 (28) апреля (1914-04-28 ) (74 года)
Место смерти	Санкт-Петербург
Страна	Российская империя Российская империя
Научная сфера	археография , геральдика , генеалогия
Альма-матер	Михайловский Воронежский кадетский корпус

Биография

В 1868 году перешел на гражданскую службу в Святейший Синод, а затем в Сенат, где до смерти состоял управляющим гербовым отделением при департаменте герольдии . В период его руководства Гербовым отделением здесь были составлены шесть частей Общего гербовника (XIV - 1890 г., XV - 1895 г., XVI - 1901 г., XVII - 1904 г., XVIII - 1908 г. и XIX - 1914 г. Были удалены ранее введённые Б. В. Кёне украшения городских гербов, благодаря чему они упростились.

Это был историк консервативных воззрений, твердо уверенный в огромной государственной пользе своей деятельности. В разборе исследования П. Н. Петрова «История родов русского дворянства» (Спб., 1886, ч. I) он писал, что разработка родословий российских дворян крайне необходима «для выяснения важной роли наших родовых фамилий в судьбах России»; эти труды, считал он, «благотворно действуют на общественное самосознание». С 1883 по 1909 год состоял членом археографической комиссии.

Избранные труды

• Автографы известных и замечательных людей (Из архива С. Ю. Витте) / С предисл. и примеч. А. П. Барсукова. - СПб. : тип. Стасюлевича, 1905. - 126 с.
• Барсуков А. П. Воеводы Московского государства XVII века (по правительственным актам). - СПб. : тип. В. С. Балашева и К°, 1897. - 17 с. - (Отт. из 11 вып. «Летописи занятий Археогр. комис.»).
• Барсуков А. П. Всероссийский патриарх Иоаким Савелов: Чит. в заседании 21 дек. 1890. - СПб. : О-во Любителей Духов. Просвещения, 1891. - 16 с. - (Прил. VI к Отчетам о заседаниях О-ва (Памятники древней письменности и искусства. 83)).
• Барсуков А. П. Герб Августа Шлецера: Чит. в заседании 15 февр. 1891. - СПб. : О-во Любителей Духов. Просвещения, 1891. - 7 с. - (Прил. VII к Отчетам о заседаниях О-ва (Памятники древней письменности и искусства. 83)).
• Барсуков А. П. Докладная выписка 121 (1613) г. о вотчинах и поместьях. - М. : Университетск. тип., 1895. - 24 с. - (Из «Чтений в Имп. О-ве истории и древностей российских при Моск. ун-те» за 1895 г.).
• Барсуков А. П. Исторические заметки. - СПб. , 1893 ?. - 7 с. - (Чтение А.П. Барсукова в Имп. О-ве любителей древн. письменности 17 апр. 1892 г.) : I. Князь Гр. Гр. Ромодановский . II. Алексей Фед. Турчанинов).
• Барсуков А. П. Обзор источников и литературы русского родословия (По поводу кн. П. Н. Петрова «История родов русского дворянства»). - СПб. : тип. Имп. акад. наук, 1887. - 96 с. - (Прил. к 54-му т. Записок Имп. Акад. наук; № 4).
• Барсуков А. П. Рассказы из русской истории XVIII века: По арх. документам. - СПб. : тип. т-ва «Обществ. польза», 1885. - 284 с. - (Содерж.: Иоасаф Батурин; Узник Спасо-Евфимиева монастыря; Князь Григорий Григорьевич Орлов; Гатчинские предания об Орлове; Батюшков и Опочинин; Шкловские авантюристы).
• Барсуков А. П. Род Шереметевых. - СПб. : тип. М. М. Стасюлевича, 1881-1904. - Т. 1-8.
• Барсуков А. П. Родословие Шереметевых. - СПб. : тип. М. М. Стасюлевича, 1899. - 36 с. - (Из 7-й кн. «Рода Шереметевых»).
  • . - 2-е изд., испр. и доп. - СПб. : тип. М. М. Стасюлевича, 1904. - 42 с. - (Прил. к 8-й кн. «Рода Шереметевых»).
• Барсуков А. П. Российское благородное собрание в Москве, по сохранившимся архивным документам: С прил. Правил Рос. благород. собр. 1803 г. и Устава 1849 г. - М. : Синод. тип., 1886. - 34+32 с.
• Барсуков А. П. Сведения об Юхотской волости и их прежних владельцах князьях Юхотских и Мстиславских: С прил. ст. об юхот. сокол. помытчиках. - СПб. : изд. гр. С. Д. Шереметева, 1894. - 78 с.
• Барсуков А. П. Село Чиркино Коломенского уезда. - СПб. : тип. М. М. Стасюлевича, 1892. - 16 с.
• Барсуков А. П.

Где Белоруссия, а где флибустьерские моряморя? А между тем...

Авантюрист и пират, одни считают его русским пиратом, другие венгром, третьи - поляком, кое-кто считает его австрийским графом, аборигены Мадагаскара полагают, что он потомок местных королей, Беларусы называют его Корсаром великого княжества Литовского и своим земляком .Его родословная туманна: в одних источниках он упоминается как венгр, в других - уточняется, что его предок, шляхтич Великого Княжества Литовского, просто эмигрировал в Венгрию.

Личность загадочная и обросшая легендами, но правда конечно проще.

Август Беневский, внук польско-еврейского эмигранта, принявшего христианство, и породнившегося с венгерской шляхтой. Таким образом в венах его текла польская, еврейская, возможно беларусская и венгерская кровь . Мориц Август Беневский родился в 1741 году в Словакии, окончил военную академию, в молодости он поступил в австрийскую армию. Когда Польше стала угрожать опасность, Бенёвский поспешил на родину, получил в Польше титул графа и звание полковника.

В правление императрицы Екатерина II Польша окончательно потеряла независимость. Поляки неоднократно восставали за независимость. Среди восставших было и немало евреев. Восстание, получившее название Барская конфедирация, являлась протестом знати Речи Посполитой против своего короля Станислава Августа Понятовского, конфедераты объявили короля низложенным, а Екатерина II в ответ на это ввела в земли своего западного соседа войска.

В одной из битв в плен к русским попал уже генералБарской Конфедерации, сражавшейся против царской России. Мауриций-Август Беневский. Генералом он стал неспроста, хотя родом был из небогатого польско-венгерского шляхетства. Время было такое, когда каждый молодой шляхтич мог стать героем. Во время войны все более проявлялось желание поляков стать независимым.

“Немец, москаль не выдержат, когда обнажим палаши. Всех нас лозунг тот поднимет и Отчизна наша”. Я. Домбровский.

Беневский был горячим польским патриотом. По законам того времени, плененному генералу возвращалось холодное оружие и награды и позволялось вернуться в родное поместье. Беневский был тяжело ранен, и с него не взяли ни подписки, ни честного слова о неучастии в войне в будущем. Он даже ухитрился вторично жениться на красивой паненке в одном из полтавских поместий, пока отлеживался от раны (этому довольно много место уделено в комиксах, посвященных Беневскому, издаваемых в Польше). Возможно один из его потомков - композитор из Ставрополья Василий Беневский, стал известен, как автор музыки песни-реквиема со словами "Мы пред врагом не склонили славный Андреевский флаг, сами взорвали "Корейца", нами потоплен "Варяг".

Встав на ноги, Мауриций вновь вступил на путь борьбы с Россией.

В одном из сражений запорожские казаки “запутали нози” его коню и сдали генерала русским. За вторичное неповиновение генерал был сослан в Казань. Сидеть же в провинциальном городе, когда весь мир гремел событиями, Беневскому явно было не по душе. Из пленных шведов и австрийцев Мауриций создал группу беглецов. Но - вновь провал. Беневский вновь пытается бежать. За троекратный побег было присуждено ему дальнее путешествие в Камчатку.

Появление его здесь было, как “луч света в темном царстве”. Ссыльные, в числе которых были дворяне, офицеры, охрана, вынужденная следить за сосланными, которым, казалось бы, и бежать некуда было с этого “края земли” - все были рады неординарному новичку. А он был всем хорош - играл в шахматы, как гроссмейстер, рассказывал о городах и странах, говорил на шести языках, оказался великолепным преподавателем всех наук…

Сейчас ясно, что и авантюристом он был великим. Так, судя по его мемуарам, он и на Ключевскую сопку забирался, падал в кратер, откуда его крючьями вытаскивали (бедняга не знал даже, как кратер вулкана выглядит), объехал он якобы все Алеутские острова (на что, в сущности, у него ни сил, ни возможностей не было). Однако влияние Беневского на Камчатке было велико, особенно возросло оно во время эпидемии оспы, охватившей Камчатку в 1768-1769 годах. Большерецкий острог пострадал меньше благодаря превентивным мерам, принятым под руководством Мауриция Беневского.

С Бениовским был близок гвардии поручик Петр Хрущов, «с которым они составили план своего спасения» . Хрущов приютил в своей квартире Бениовского, прибывшего в 1770 году. Сам Хрущов провел в ссылке девять лет. Его вины указаны в «Своде законов», 1762 года: «Октябрь 24. Манифест. Лейб-гвардии Измайловского полку поручик Петр Хрущов обличен и винился в изблевании оскорбления величества...»

Положение поселенцев стало критическим: «В зиму 1768 - 1769 г. свирепствовала в Камчатке оспа, похитившая 5767 инородцев и 315 человек русских заезжих людей. Вслед за этим бедствием обнаружился повсеместный неулов рыбы, которая заменяет здешним жителям хлеб» . «Между тем наступила зима 1769 и 1770 г., а с нею и голод. Трудно описать все бедствия, перенесенные камчадалами... В пищу употреблялись кожаные сумы, езжалые собаки, падаль и, наконец, трупы умерших от голоду своих родственников».

27 апреля 1771 года, на Камчатке в Большерецком остроге произошло восстание под предводительством Беневского. Ссыльные, объединившись с промышленниками, убили камчатского командира капитана Нилова, заняли канцелярию, разоружили жителей. После чего реально стал вопрос о побеге, который был возможен только морем. Появилась необходимость в надежной и опытной команде и, прежде всего, в мореходах. В то время в Большерецке их находилось пятеро: командир галиота “Св.Петр” штурман Чурин и штурманские ученики Бочаров, Измайлов, Зябликов, Софьин.

Чтобы придать бунту характер политического протеста, Ипполит Степанов и Бениовский «составили в сенат объявление, в котором, упомянув вкратце о том, что законный государь Павел Петрович неправильно лишен престола, выставили в черном виде все главнейшие распоряжения императрицы» . Бениовский написал и свой Manifestum, Аnnо 1771, April, на латыни. Все участники восстания, кроме Софьина, и, ставшие затем матросами, казаки были приведены к присяге цесаревичу Павлу.

В то время в Большерецком остроге было девяносто человек ссыльных и семьдесят солдат. Ссыльные пользовались относительной свободой: бежать с Камчатки было невозможно. Точнее, невозможно было бежать по суше - но зато оставалось море. Беневскому и нескольким другим ссыльным - Батурину, Панову и Степанову - удалось уговорить своих товарищей на эту авантюру

Повстанцы захватили склады, где хранились пушнина, оружие и казна. За товары расплачивались расписками Беневского, который именовал себя в них «пресветлейшей республики Польской резидент и Ея Императорского Величества Римского камергер, военный советник и регементарь». Выломав из прибрежного льда небольшой галиот «Святой Петр», беглецы вышли в море и пошли на юг, вдоль Курил. Корабль, груженный ценными мехами, годовым камчатским сбором двинулся на юг. Карты не было и мятежники пользовались описаниями из книги лорда Ансона,

Сам он стремился попасть в Европу, но намерения семидесяти других путешественников не были столь определенными. Хотя Беневский показывал своим спутникам зеленый конверт, уверяя, что в нем письмо цесаревича Павла австрийскому императору с просьбой руки его дочери, на галиоте вскоре начались разногласия. На судне созрел заговор - около пятнадцати человек в свое время примкнувших к Беневскому «вольных» договорились обрубить якорный канат, как только ссыльные сойдут на берег, и увести захваченный корабль. Узнав об этом, Беневский высадил трех главных заговорщиков на необитаемом острове, оставив им запас ржаной муки. Через несколько месяцев их сняло с острова промысловое судно.
Едва не потонув во время сильного шторма, 28 мая «Святой Петр» достиг острова Сикоку. Запасаясь провизией и водой, он двигался вдоль японских берегов, не имея возможности пристать к берегу - японцы проводили политику строгой изоляции. Именно тогда Беневский послал на берег несколько писем, где предостерегал японцев против возможной русской экспансии. Письма эти, в которых не было ни слова правды, вошли в историю Японии как «предостережения фон Бенгоро».

16 августа галиот встал на якорь в бухте у Тайваня. Когда на следующий день Панов и несколько добытчиков поехали на берег за водой, на них напали, убив Панова и еще двух человек. Беневский обстрелял из пушки деревню и потопил проплывавшие мимо лодки.
Похоронив погибших, бунтовщики отправились дальше и вскоре вновь попали в шторм. Беневский потерял ориентацию, и только встреченная китайская джонка указала ему верный путь. 12 сентября 1771 года «Святой Петр» вошел в бухту Макао.
Беневский быстро продал ненужное уже судно. Команда роптала, но он выдал недовольным их долю и отпустил из на все четыре стороны. Все остальные на вырученные деньги смогли оплатить дорогу до Европы. В январе 1772 года беглецы на китайских джонках добрались до Кантона, где уже ждали зафрахтованные французские корабли. 16 марта 1772 года они прибыли на Иль-де-Франс, где местный губернатор рассказал Беневскому о Мадагаскаре. «Своими рассказами о некоторых особенностях этого огромного и прекрасного острова, - писал впоследствии Беневский, - он вызвал у меня огромное желание ближе познакомиться с ним».
По дороге от болезней умерло еще несколько человек, в том числе старый товарищ Беневского - Иоасаф Батурин. 7 июля беглецы достигли Франции, оказавшись первыми русскими, побывавшими в Макао, пересекших экватор и переплывших Индийский океан. После переговоров с французским правительством, Беневский получил задание - завоевать Мадагаскар..

23 марта 1773 года возглавляемая Беневским эскадра с переселенцами и войсками отправилась на Мадагаскар, куда и прибыла в начале февраля 1774 года.

После длительных поисков выбрал в качестве опорного пункта территорию севернее, в устье реки Антанамбалана на берегу бухты Антунгила. Одной частью острова правил бецилео (король) Андриаманалимбетан (это роскошное имя означало «Повелитель 10.000 воинов и больших земель»), другой - великий король Андрианампуйнимерна. Новый «вазаха» (по мальгашски «белый человек»), вызнав интересы различных племен, учел их в своей деятельности и все закончилось удачно.

Преодолевая враждебность мальгашей и противодействие колониальных властей с Иль-Де-Франсе, видевших в поляке опасного конкурента. Невероятно, но у берегов Африки, в Индийском океане, появляется камчадальская колония.

Несмотря на трудности, успех на Мадагаскаре все же сопутствовал Бенёвскому. Как известно, свое селение Луисберг он основал в устье реки Антанамбалана, в заливе Антонжиль. К мальгашам относился гуманно. Туземцев считал равными себе и всячески доказывал им свое хорошее отношение. Этим и объясняется то, что он быстро нашел с ними общий язык. «Взгляды Бенёвского опередили его эпоху, а обращение с мальгашами было справедливее и лучше, чем обращение других европейцев, прибывающих на этот остров», - писал знаток истории. Мадагаскара англичанин У. Эллис в своем труде «Три путешествия на Мадагаскар», опубликованном в 1859 году.
Не обошлось и без вооруженных стычек. Губернаторы. на Ильде-Франсе подстрекали население Мадагаскара против Бенёвского. Кроме того, мощное племя сакалавов, живущее в западной части острова, видело в Беневском противника, который может помешать их захватническим планам в отношении других племен. Но у Бенёвского не было недостатка и в преданных союзниках, которые, искали у него защиты от набегов сакалавов. В течение двух лет он провел две оборонительные кампании, окончившиеся победой. Первая разыгралась в районе долины Здоровья, на которой сейчас расположено селение Амбинанитело, и отразила нападение сафиробаев, подстрекаемых губернаторами с Иль-де-Франса и сакалавами. Вторая кампания велась дальше, на северо-западе, и была решающей в грозном походе сакалавов против Бенёвского. Победитель не преследовал побежденных, а стремился прежде всего завязать дружбу и торговые отношения.
Выдающейся датой в жизни Бенёвского был день 10 октября 1776 года, когда мальгаши с восточной и северной части острова признали его своим великим королем - ампансакабе, а западная область Мадагаскара признала его в качестве «великого властителя».
.

Провозглашение Бенёвского великим королем Мадагаскара нанесло французской колониальной политике существенный удар.

Вскоре он был отозван во Францию, где не смог добиться новой экспедиции и перебрался в Англию. Там он прожил восемь лет, написав за это время свои полные вымысла мемуары, ставшие настоящим бестселлером после их публикации в 1791 году.

Бениовский приобрел громкую известность в Европе, мадам Жанлис, французская писательница, популярная и в России, обрисовала его как человека маленького роста с красивым лицом и хорошими манерами, весьма находчивого. Ловкий, энергичный и смелый, он был одним из тех талантливых искателей приключений, каких немало было в Европе XVIII столетия.
Франция бурлит. Грядет Великая французская революция. Беневский смыкается со своими собратьями по Польской конфедерации в унию, с Тадеушем Костюшко, Казимежем, Пуласким, Яном Домбровским. Французы, однако ж, постарались отправить вольнолюбивых поляков подальше, в свои американские колонии. Здесь грозные польские генералы показали свою мощь в борьбе за освобождение Соединенных Штатов от Англии.

Одним из национальных героев США и поныне считается Мауриций-Август Беневский.

В октябре 1784 года в Балтиморе он находит инвесторов для своего нового мадагаскарского проекта. Он хочет создать там независимую демократическую республику Мадагаскар по образцу Американской демократии.

Это было интересное время, переломное для истории Южной Африки. Власть Голландской Ост-Индской компании резко ослабела. Клонилось к упадку и влияние недавно еще такой могущественной Голландии. В это время шла война за Южную оконечность Африки. В 1780 году Англия объявила Голландии войну и послала флот с 3 тысячами матросов и солдат для захвата Капштадта, но французы опередили англичан и высадились на два месяца раньше. Французский гарнизон стоял на Капе с 1781 по 1783 год. Капштадт по тому времени уже был большим и многоликим портом. Хотя постоянное население его состояло лишь из нескольких тысяч человек, туда заходили корабли чуть ли не всех флагов. На этом кусочке африканской земли, обжитом бурами-голландцами за 130 лет господства, встречались люди из самых разных уголков земли. Во французском гарнизоне там служил Баррас, будущий глава Директории и покровитель молодого Наполеона. На Капе он был простым солдатом. Беневский и его товарищи могли видеть там и будущую герцогиню, жену Талейрана. С ней, тогда семнадцатилетней Екатериной Гранд, только что прибывшей из Индии, Баррас сошелся в Капштадте. Вернувшись с нею во Францию, он уступил ее Талейрану, как креолку Жозефину Богарне - будущему императору французов. Встречались тут и потомки русских, не только камчатцев Беневского, например такие обрусевшие голландцы - как Ян Свелленгребель, отец Хендрика Свелленгребеля, капского губернатора в 1737 - 1749 годах, или беглые матросы, да и вообще бог весть как попавшие сюда люди. Ведь встретил же Головнин через каких-нибудь 20 лет давно уже к тому времени осевшего на Капе Ивана Степанова сына Сезиомова, по кличке Ганц-Рус,- выходца даже не из столичных городов, а из Нижнего Новгорода.

Почти десять лет пытается Беневский найти новых «спонсоров» для своих авантюр, пишет захватывающие книги о приключениях в далеких водах Индийского океана, которые становятся бестселлерами, выходя на английском, французском и немецком языках, но все бесполезно. Тогда, махнув рукой на Старый Свет, он «натурализуется» на берегах Света Нового, на берегах молодой, динамичной, склонной к авантюрам и жадной Америки. Провозглашение независимости США застает его в Балтиморе, где он состоит на службе в богатом коммерческом доме «Веsson & Son» в качестве администратора по финансовым вопросам, а попросту - занимается выколачиванием денег из недобросовестных должников.
В Америке у него завязались знакомства с крупными коммерсантами. Мало того, он стал личным другом Б.Франклина. Он убедил их всех в перспективности завоевания Мадагаскара, и вот уже генерал Беневский, еще недавно французский губернатор острова Мадагаскар, плывет отвоевывать его у французов. После десятилетнего отсутствия «амнасакеба» Беневский вновь появляется на острове, теперь уже во главе американской экспедиции на хорошо вооруженном и экипированном капере, бриге «Капитан Пратт». В январе 1785-го «Капитан Пратт» прибывает на Мадагаскар и ведет из своих мощных пушек обстрел французского форта. На берег высаживается десант, но овладеть укреплениями ему не удается. В начале 1786 года, отчаявшись захватить Мадагаскар нахрапом, Беневский меняет тактику и начинает свою откровенно пиратскую эпопею. Для тех, кому может показаться странным, что герой нашего повествования скатился до морского грабежа, скажу, что каперство, морской разбой на океанских «хайвеях», в ту пору было вполне «благородным» ремеслом, которое «крышевали» и британское королевское правительство, и французское правительство Людовика XVI, а впоследствии и правительство революционной Франции. Не оставались в стороне от этого чрезвычайно выгодного «бизнеса» и свободолюбивые Соединенные Штаты. Заключив сделку с американским «товариществом на паях», Беневский под звездно-полосатым флагом грабит французские и голландские суда, курсирующие между Индией и голландской Ост-Индией, Индокитаем и Филиппинами. Французы направляют на поимку новоиспеченного корсара целую эскадру, но Беневский не так прост, чтобы попасться к ним в руки.Самой последней добычей удачливого флибустьера становится французский галеас «Анжеблуа», на котором, по сообщению губернатора французской колонии в Индии Мариуса де ля Гуэльера, находилось золота и бриллиантов на поистине фантастическую сумму - несколько миллиардов франков...
До сих пор наравне с легендами о кладах Моргана и других пиратов ходят легенды о несметных сокровищах Беневскиго, спрятанных им на острове Оук. Впрочем, вероятнее всего, это только легенды.

Есть и другая версия, более вероятная:

В июне 1785 года на торговом судне «Интерпид» Беневский прибывает на Мадагаскар с небольшим отрядом. Беневский вернулся на Мадагаскар израненным и седым. Колония была уже не той - почерневшей. Россия объявила беглецам амнистию, и они в большинстве своем вернулись. А те, кто чувствовал за собой вину, обзавелись семьями, женились на мальгасках, родили чернокожих детей и позабыли, что такое европейская одежда и обувь…

Со стен Луисбурга его приветствовали орудийным салютом - и капитан «Интерпида», не разобравшись что к чему, отчаливает от острова, бросив Беневского и его товарищей на произвол судьбы. После двух месяцев голода и болезней, косивших и без того маленький отряд, Беневский начинает собирать вокруг себя мальгашей.

Восстанавливая после почти десятилетнего отсутствия дружеские отношения с мальгашами, Бенёвский принялся кропотливо создавать основы своего государства. Прежде всего он построил над морем вблизи Ангонцы и залива Антонжиль укрепленное селение. Правителям Иль-де-Франса он послал официальное сообщение о своем прибытии с уверением, что готов сотрудничать с французской колонией и предоставляет ей преимущественное право поставки продуктов на остров. Французы не пожелали такой расстановки сил. Они выслали против Беневского вооруженный отряд под командой капитана Ларшера. Поход его был удачен. Если на Мадагаскаре так и не образовалось государство под управлением Бенёвского, то в этом целиком повинен непредвиденный случай.

Французские колонизаторы начинают войну против первого в мире африканского демократического государства.. Столкновения шли с переменным успехом, но весной 1786 года Беневский вынужден отступить в Луисбург с остатками своей армии - двумя белыми и тридцатью туземцами. 23 мая Французы пошли на приступ республиканского форта. В этой войне был единственный выстрел. Им был сражен губернатор форта - авантюрист, но великий человек Мауриций-Август Беневский.

Ему было тогда сорок пять лет; на Мадагаскаре до сих пор сохранились улицы и площади названные в его честь, в сегодняшней независимой Малагасийской Республике о Бениовском пишут даже в краткой энциклопедии. И всегда с уважением. Считают его деятельность частью своей истории, в Польше и Венгрии Бениовского считают своим земляком.

Вопреки бешеной клеветнической кампании, которая велась против него в течение полутора веков шовинистическими кругами Франции, доброе имя и слава Бенёвского победили. Большую услугу оказали его дневники. В конце восемнадцатого столетия они были переведены на многие европейские языки и были очень популярны. Немало поэтов, писателей, драматургов всех стран брали темы для своих произведений из жизни Бенёвского.

Поэма "Беневский" (1840-1846) великого польского романтика Юлиуша Словацкого (1809-1849) - признанный шедевр польской поэтической классики, вершинное художественное достижение романтизма и безусловно лучшая и знаменитейшая из поэм Словацкого.

В 1939 году в краковском театре имени Юлиана Словацкого была поставлена драма Владислава Смольского «Песнь о Бениовском». Многократно издавалась повесть Вацлава Серошевского «Бениовский». В 1967 году в Варшаве издан интересный сборник документов о Бениовском.
Во Франции была написана опера «Ссыльные с Камчатки». Музыка Ф. Буальдье, либретто А. Дюваля. Мятеж на краю света. В парижской «Опера-комик» премьера состоялась 8 июня 1800 года, в Льеже - в 1802-м, в Брауншвейге и Брюсселе - в 1803-м, а в 1824 году «Опера-комик» возобновила постановку. Эта опера привлекла к себе такое внимание, что в парижских «Театре водевиля» и «Театре трубадуров» сразу же, в 1800 году были поставлены пародии на нее.
Потом, уже в нашем столетии, в Париже вышли книги Жана д"Эсма и Проспера Култру под одинаковым названием: «Император Мадагаскара». Но в большой энциклопедии «Гран Лярусс» сказано только: «Похитил дочь губернатора и бежал в Китай, где покинул соблазненную девушку, и прибыл в Париж. Получил назначение на Мадагаскар». В Германии в XVIII-ХХ столетиях появилось несколько романов и драматических пьес, начиная с драмы Коцебу «Граф Бениовский или заговор на Камчатке». «Путешествия и воспоминания» Бениовского так никогда и не вышли на русском языке. Французские, английские и другие западные издания, конечно, попадали в Петербург, Москву, да и в провинцию, но весьма возможно, что они не производили столь уж благоприятного впечатления. Многие описания России, долгого пути на Камчатку, жизни в ссылке, которыми зачитывались на Западе, выглядели для русских вымыслом - начиная с «губернатора» Нилова и его дочери, которая, по словам Бениовского, была влюблена в него до безумия и даже помогла в заговоре против своего отца.
Каждый русский читатель понимал, что тут немало лжи, вернее фантазии - дочери у Нилова, как знали, на Камчатке не было. Такие и куда более заметные украшательства своей персоны и оскорбительные замечания о легкомыслии женщин и тупости офицеров настораживали читателей и сказывались в целом на их отношении к «Путешествиям и воспоминаниям» и к самой личности Бениовского. Кроме того, высказывания, порочащие русских дворян (а они и были читателями мемуаров Бениовского), умаляли прежнее восхищение его умом, одаренностью и отвагой. И все же в России не раз печатались различные материалы о Бениовском.

После 1917 года в нашей стране была переведена повесть Серошевского, а детский писатель Н. Г. Смирнов написал исторический роман «Государство Солнца» - он вышел в 1928-м.
Заключая свой роман, Смирнов писал: «Каждый, кто прочтет записки Беспойска, должен признать, что он был удивительный человек по части умения командовать людьми, убеждать их, воодушевлять на подвиги. Он ошибался большую часть жизни, и несмотря на это, люди все-таки шли за ним. В своих записках, написанных для продажи, Беспойск не захотел точно указать своих истинных целей, планов и надежд».
Бениовский привлекает к себе интерес в нашей стране и сейчас. Роман Смирнова переиздан в 1972 году. В 1969 году в журнале «Вопросы истории» появилась статья В. А. Балязина «Камчатский ссыльный - король Мадагаскара». А известный историк мореходства и мореплавания адмирал флота Советского Союза И. С. Исаков собрал большую библиографию работ о Бениовском и незадолго до смерти передал ее писателю и историку флота Ю. В. Давыдову.
Если задаться вопросом - кого же все-таки видели в Бениовском его многочисленные почитатели и критики во многих странах мира, то ответ получается, казалось бы, довольно простой. В этом человеке прежде всего видели авантюриста. И в изданной только что, в 1973 году, советской «Истории открытия и исследования Африки» его именуют: «известный польско-венгерский авантюрист». Но тут, надо помнить, что слово «авантюрист» в разных языках имеет очень различный смысл. В английском и французском оно лишено того уничижительного, презрительного оттенка, что в русском. У нас если и вносится в это слово доля романтики, то это порочная романтика человека находчивого, даже одаренного, но беспринципного, нарушающего принятые обществом нравственные нормы поведения. «Авантюра» в словаре Ожегова - это «сомнительное по честности дело, предпринятое в расчете на случайный успех».
Бениовский превосходил одаренностью, просвещенностью и чуткостью к социальной несправедливости многих из авантюристов. В нем - возможное только в те века причудливое смешение отчаянного авантюризма с возвышенными намерениями помощи порабощенным
От Беневского и его соратников - русских, поляков, французов, американцев и мальгашей, ставших одним народом сохранилось племя бецимизараков - (Если проследить название по ивриту: бе- возможно от,от Беневски, а возможзно Беци - от бней Цион, мизрак - мизрахи, можно перевести как Восточные Сыновья Циона, или Сыновья (потомки, или последователи, как, например бней Акива, бней Ноах) Беневского. Мальгаши не знают истории в европейском значении этого слова. События они воспринимают в рамках собственной семьи или рода, и то в виде религиозного культа предков.
Его мальгашские друзья распустили слух, будто Бенёвский -потомок влиятельного на Мадагаскаре королевского рода рамини. Будто он был внуком последнего короля, дочь которого некогда была похищена и привезена на Иль-де-Франс и родила там сына. Вот этим сыном и был якобы Бенёвский. Дружественные племена быстро подхватили эту весть (разумеется, сам герой не очень опровергал эти слухи), и, таким образом, культ предков был использован для укрепления дружбы малыгашей с Беневским.

Экипаж мятежного галиота

О Большерецком бунте 1771 года и о его руководителе — Августе Морице (Мауриции) Беньевском — написано немало. Но по сей день ни в исторической, ни в художественной литературе, на мой взгляд, не сделано серьезной попытки рассказать не только о руководителе бунта и его ближайшем окружении, но и о тех людях, которые поддержали этот бунт в камчатской столице, а потом бежали на захваченном казенном галиоте «Святой Петр» из Чекавинской гавани большерецкого устья в Китай. Авторы этих работ как бы уходят от ответа на главный вопрос: что это были за люди, почему они решились порвать связь с родиной и примкнуть к бунтовщикам? Прежде всего потому, что в распоряжении исследователей не было достоверных материалов, рассказывающих о бунте. Хотя многие пользовались в работе мемуарами самого Беньевского, подробным, я бы сказал даже, дотошным описанием большерецких событий в «Записках канцеляриста Рюмина», материалами иркутских и московских архивов.

Сейчас трудно перечислить все те источники, которые позволили разобраться в причинах бегства с Камчатки штурмана Максима Чурина, штурманского ученика Дмитрия Бочарова, матросов Алексея Андреянова, Григория Волынкина, Василия Ляпина с галиота «Святой Петр», приказчика Алексея Чулошникова с тридцатью тремя промышленниками-зверобоями с промыслового бота «Святой Михаил» тотемского купца Федоса Холодилова... Но удалось выяснить, на мой взгляд, главное — что эти причины носят, увы, не романтический, как принято считать в исторической, а тем более в художественной литературе, а драматический и даже трагический характер — у многих из этих бунтарей было достаточно оснований для борьбы за справедливость, поруганную честь, разбитые надежды, растоптанное счастье, и Беньевский ловко использовал эти ситуации, связал преданных ему людей ложными надеждами и столь же ложной клятвой, которой первый и изменил. И потому для начала нам следовало бы понять роль самого Беньевского в большерецких событиях 1771 года.

Беньевский

Об этом человеке написано так много, что совершенно уже нельзя понять, какой же он был на самом деле. Я имею в виду не только личность — сложную, авантюрную и противоречивую, но даже фамилия его в точности неизвестна: Беньевский, Беневский, Бениовский, Бейпоск. Документы и письма свои в Большерецке и позже он подписывал как барон Мориц Анадар де Бенев, а родился в селении Вербово Австро-Венгрии под именем Бенейха. Правда, насчет года рождения тоже вышла осечка. По его собственным словам, это произошло в 1741 году. Но биографы уже поняли, что верить на слово Беньевскому ни в коем случае нельзя и нужно проверять абсолютно каждое утверждение барона. И когда английский издатель мемуаров Беньевского Гасфильд Оливер поднял метрические книги вербовского прихода, то оказалось, что Беньевский родился в 1746 году. А это значит, что по возрасту он не мог принять участие ни в одном из тех сражений Семилетней войны, о которых пишет в своей автобиографии,— ни при Лобовице 8 октября 1756 года, ни у Праги 16 мая 1757 года, ни при Домштате в 1758 году...

Но это еще не все. Получается, что с 1763 по 1768 год Беньевский не мог участвовать ни в одном морском плавании, так как нес в это время службу в Польше, в Калишском кавалерийском полку. Не был он и генералом, а всего лишь капитаном гусар. Не получал он и орден Белого Льва, как расписывает в своих мемуарах. Все это плод его действительно незаурядной и яркой, тут мы не сомневаемся ни на йоту, фантазии в духе другого известного барона-враля.

По сей день также спорят еще и о национальности Бейпоска-Бенейха-Беньовского — венгр ли он, поляк или, может быть, все-таки словак....

Мы же знаем его в истории Камчатки как польского конфедерата, то есть участника католическо-дворянского движения в Польше — Барской конфедерации — против ставленника русской императрицы короля Станислава Понятовского и русских войск, введенных в Польшу по приказу Екатерины. Дважды попадает Беньевский в плен. В первый раз он был выпущен под честное слово, что больше не обнажит свою шпагу. Слова не сдерживает и попадает в плен второй раз, оказывается в Казани, откуда бежит вместе со своим товарищем по конфедерации и ссылке шведом майором Винбландом в Санкт-Петербург, чтобы отсюда на любом попутном суденышке вернуться через Балтику назад в Польшу. Однако его поймали и сослали вместе с Винбландом теперь уже на Камчатку. Но прежде чем попасть туда, он с Винбландом и еще тремя русскими ссыльными, отправленными в вечную ссылку на самый край русской земли,— Степановым, Пановым, Батуриным — оказывается в Охотском порту. Здесь они были расконвоированы и отпущены на волю — до той поры, пока не будет снаряжен в дорогу галиот «Святой Петр», совершающий постоянные казенные переходы из Охотского порта в Большерецкий на Камчатке. Никто не обращал в Охотске ровно никакого внимания на ссыльных — их здесь, кроме этих пятерых, находилось столько, что и упомнить всех просто невозможно. На галиоте «Святой Петр», который готовился идти на Камчатку, было трое матросов из «присыльных арестантов» — Алексей Андреянов, Степан Львов, Василий Ляпин.

Охотская свобода смущала ссыльных, как, наверное, и любого, кто знает, что впереди его ждет неволя, а надежд с каждой новой верстой, что ведет в глубь Сибири, остается все меньше и меньше. Тысячи верст тайги и тундры уже позади — попробуй одолей.

Но был другой путь, который еще не использовал никто,— морем. До Японии, где вели торговлю голландские купцы, или до Китая — португальского порта Макао, или порта Кантон, куда заходили английские и французские суда. И нужно-то всего ничего — захватить казенный галиот, который повезет на Камчатку ссыльных, и увести его в Японию...

Скоро Беньевскому с товарищами удалось сойтись ближе с некоторыми членами экипажа «Петра». К заговорщикам, кроме ссыльных матросов Андреянова и Ляпина, примкнули также матрос Григорий Волынкин и, главное, командир галиота штурман Максим Чурин.

Нашли они сочувствующих и на берегу. Сержант Иван Данилов и подштурман Алексей Пушкарев помогли с оружием — к моменту выхода галиота в море, 12 сентября 1770 года, каждый из заговорщиков имел по два-три пистолета, порох и пули. План захвата галиота был чрезвычайно прост: дождаться шторма и, как только пассажиры укроются в трюме, задраить люк и уйти на Курильские острова, где и оставить всех не желающих продолжить плавание до Японии или Китая, а с остальными идти дальше, куда получится...

Шторм разыгрался у берегов Камчатки. И такой, что галиот вышел из него без мачты, изрядно помятый. Продолжать на нем плавание было бессмысленно, и Чурин повернул галиот на северо-восток, к устью реки Большой.

Нужно ли говорить, что это было крушением надежд. Если Беньевский с остальными ссыльными, возможно, и недопонимал трагичности своего положения и наивно полагал где-нибудь в глубине души, что они вернутся в Большерецк, отремонтируют галиот и снова уйдут на нем в море, то Чурин с матросами знал точно — это уже конец всяким надеждам: от Чекавинской гавани в устье реки Большой, где встанет на зимовку галиот, до Большерецка сорок верст бездорожья, болот, кочкарников, непролазных зарослей ольшаника... Из Большерецка незамеченным не уйдешь — сорок дворов, каждый человек на виду. А добрался до Чекавки — попробуй снаряди-ка судно в вояж, не одна неделя уйдет — и провиант нужно запасти, и паруса поставить. Уж лучше не терзаться напрасными надеждами и выкинуть из головы всякую мысль о новом захвате галиота...

В Большерецке ссыльные встретились со своими товарищами по несчастью — государственными преступниками, уже не один год, а то и не один десяток лет прожившими в этих местах,— камер-лакеем правительницы Анны Леопольдовны, матери малолетнего императора Иоанна VI, Александром Турчаниновым, бывшим поручиком гвардии Петром Хрущевым, адмиралтейским лекарем Магнусом Мейдером...

Встретились и сошлись накоротке, так как всех их объединяла общая ненависть к нынешней императрице Екатерине II. С Хрущевым Беньевский вообще подружился — они будут жить в одном доме, откроют вместе школу и... разработают новый план бегства ссыльных с Камчатки.

В бытность Хрущева в здешней ссылке — а он провел здесь уже восемь лет — большерецкий казачий сотник Иван Черных на морской многовесельной байдаре ходил на южные Курильские острова и дошел почти до Японии, описал все, что видел и слышал, а также составил подробную карту тех мест, где он побывал. С карты этой потом были сняты копии, одна из которых должна храниться в Большерецкой канцелярии. Копии делал бывший канцелярист, разжалованный в казаки Иван Рюмин. Байдара же так по сей день и лежит на мысе Лопатка никому не нужная, гниет, разваливается. Если эту байдару отремонтировать, то потихоньку, от острова к острову, на ней можно было бы дойти до Японии...

Так родился этот план. Первая его часть — непосредственно плавание в Японию — была самой простой для реализации. Гораздо сложнее было найти повод, чтобы командир Камчатки отпустил ссыльных на Лопатку. Тогда они сказали командиру — капитану Григорию Нилову,— что займутся на Лопатке хлебопашеством, он и пообещал помочь всем, что потребуется, так как по строжайшему приказу властей из Иркутска он должен был всеми силами способствовать развитию на Камчатке хлебопашества.

Гораздо труднее было раздобыть, а главное, доставить на Лопатку все необходимое для ремонта байдары — на дырявой и первый Курильский перелив не преодолеешь, а их, если верить Черных, чуть не двадцать. Решили, что байдару можно отремонтировать не таясь и за казенный счет якобы для того, чтобы священник Устюжанинов смог пойти на ней в земли язычников — мохнатых курильцев — приобщать инородцев к православной вере.

Идея была хорошая. Сам Устюжанинов ее поддерживал. Не противился и Григорий Нилов, но не он ведал камчатскими церковными делами, а протоиерей Никифоров, который находился со всем духовным правлением в Нижнекамчатском остроге. Тогда Устюжанинов отправился в Нижнекамчатск, чтобы получить благословение отца протоиерея.

Только успел уехать Устюжанинов, как планы заговорщиков изменились— в феврале 1771 года в Большерецкий острог пришли тридцать три промышленника-зверобоя во главе с приказчиком Алексеем Чулошниковым — все они были с промыслового бота «Святой Михаил» тотемского купца Федоса Холодилова и шли на Алеутские острова промышлять морского зверя. Три года готовил Холодилов свою экспедицию, все чего-то ждал, выгадывал, а тут будто на него что нашло — послал в море в период свирепых зимних штормов. Но и подвела его жадность — в один из таких штормов, что преследовали «Михаил» на всем его пути до Камчатки, выбросило бот в устье реки Явиной (южнее Большерецка) на берег. Промышленники пришли на зимовку в Большерецкий острог, где чуть раньше по пути оставили они своего хозяина, но Холодилов приказал им возвращаться на «Михаил», сталкивать его в море и идти туда, куда он им прежде велел.

Чулошников возразил хозяину. Тот сместил приказчика с должности и на его место поставил нового — Степана Торговкина. Тогда взроптали промышленники. Холодилов же обратился за помощью к Григорию Нилову — к власти. Нилов уже дал Федосу пять тысяч рублей — под проценты с промысла — казенных денег и потому даже слушать не стал никого из зверобоев.

Тогда и появился у промышленников Беньевский. Он взялся уладить все недоразумения, поговорить с начальством и — больше того — обещал промышленникам помочь добраться до легендарной на Камчатке Земли Стеллера, той самой, что искал Беринг, а потом и другие мореходы. «Именно туда,— утверждал ученый муж Георг Стеллер,— уходят на зимовку котики и морские бобры с Командорского и прочих островов». Для себя же Беньевский просил сущий пустяк — на обратном пути завезти его с товарищами в Японию — это совсем рядом. «По рукам?»— «По рукам!» — дружно ответили промышленники.

Увы, штурман Максим Чурин, специально съездив и осмотрев бот, пришел к плачевному выводу — «Михаил», к дальнему плаванию не годится. Так что новый план, к общему сожалению, сорвался. Впрочем, как и старая задумка — в заговоре участвовало уже около пятидесяти человек, и одной байдарой в случае чего было не обойтись. К тому же пополз по Большерецку змеиный слушок о том, что ссыльные замышляют побег с Камчатки и что они составили заговор против Нилова. Но командир Камчатки пил горькую и слышать ничего не хотел о каких-то там заговорах и побегах. Это, конечно, не успокаивало Беньевского с компанией — когда-то ведь он может и протрезветь?! Тут еще и протоиерей Никифоров, заподозрив неладное, задержал Устюжанинова в Нижнекамчатске, а отец Алексей был нужен сейчас Беньевскому позарез здесь, в Большерецке, потому что заговорщики снова возвращались к старому, еще недавно совершенно безнадежному плану захвата казенного галиота, и священник-единомышленник оказал бы при этом неоценимую услугу. Нужно было поднять народ на бунт против власти. А для этого должен быть общий политический мотив, надежда, веру в которую укрепил бы авторитетом православной церкви отец Алексей. Но Устюжанинов сидел под домашним арестом далеко от Большерецка. Поэтому Беньевскому срочно нужно было вовлечь в новый заговор людей, способных вести корабль туда, куда укажет их предводитель. Прежде всего — промышленников с «Михаила», озабоченных пока только лишь собственными бедами и обдумывающих вояж к богатой морским зверем Земле Стеллера, где каждый из них сможет обогатиться на промыслах.

Однажды вечером Беньевский пришел к промышленникам с зеленым бархатным конвертом и открыл им государственную тайну. Оказывается, он попал на Камчатку не из-за польских дел, а из-за одной весьма щепетильной миссии — царевич Павел, насильственно лишенный своей матерью Екатериной прав на российский престол, поручил Беньевскому отвезти это вот письмо в зеленом бархатном конверте римскому императору. Павел просил руки дочери императора, но Екатерина, каким-то образом узнав об этом, приставила к собственному сыну караул, а Беньевского с товарищами сослала на Камчатку. И вот ежели промышленники помогут Бейпоску-Беньевскому завершить благородную его миссию к римскому императору, то «... получите особливую милость, а при том вы от притеснения здешнего избавитесь, я хотя стараюсь об вас, но ничто не успевается».

И верно — Холодилов просил Нилова высечь промышленников и силой заставить их идти в море. Промышленники, в свою очередь, подали челобитную с просьбой расторгнуть их договор с купцом, так как судно потерпело кораблекрушение и они теперь свободны от всех обязательств перед Холодиловым. Незадачливого купца хватил удар, после чего, обозленные поведением командира Нилова, промышленники готовы были разгромить Большерецк и бежать куда глаза глядят.

Беньевский тут же предложил отправиться в испанские владения, на свободные острова, где всегда тепло, люди живут богато и счастливо, не зная насилия и произвола начальства. Ему поверили. Но когда многие из заговорщиков по-настоящему опьянели от чрезмерных доз социалистических утопий, наконец-то отрезвел командир Нилов, и до его иссушенного алкоголем мозга дошло, что во вверенном ему Большерецке затевается нечто опасное для власти со стороны ссыльных. Он послал солдат арестовать Беньевского и остальных заговорщиков. Но получалось так, что приказ остался невыполненным — Беньевский арестовал солдат сам и приказал своим людям готовиться к выступлению. Впрочем, до Нилова эта весть уже не дошла. Послав солдат, он успокоился и снова напился до невменяемости. А в ночь с 26 на 27 апреля 1771 года в Большерецке вспыхнул бунт.

В три часа ночи бунтовщики ворвались в дом командира Камчатки, спросонья он схватил Беньевского за шейный платок и чуть было не придушил. На помощь Бейпоску поспешил Панов и смертельно ранил Нилова в голову. Промышленники довершили убийство. После этого бунтовщики заняли Большерецкую канцелярию — и командиром Камчатки Беньевский объявил себя.

Большерецк был взят без боя, если не считать перестрелку с казаком Черных, укрывшимся в своем доме, в результате которой не пострадал ни один человек. В этом ничего удивительного, если представить острог не по мемуарам Беньевского, где Большерецк описывается как крепость, подобная европейским в период романтического средневековья, а жалким деревянным сельцом.

На рассвете 27 апреля бунтовщики прошлись по домам большерецких обывателей и собрали все оружие — его сдали без сопротивления. Затем, окружив здание канцелярии шестью пушками, заряженными ядрами, они отпраздновали свою победу.

28 апреля хоронили Нилова, который, по их словам, умер естественной смертью, вероятно, от злоупотреблений казенной водкой. Спорить с этим теперь уже официальным утверждением нового камчатского начальства никто не рисковал, хотя все знали, что было на самом деле,— слух об убийстве Нилова еще ночью облетел острог. Солдат Самойлов, отказавшийся делать гроб по заказу убийц, сидел теперь в казенке и получал зуботычины от каждого караульного.

Сразу после похорон Бейпоск приказал священнику отворить в церкви царские врата и вынести из алтаря крест и евангелие — каждый из бунтарей обязан был при всех сейчас присягнуть на верность царевичу Павлу Петровичу. Присягнули все, кроме одного, самого близкого Беньевскому человека — Хрущева. Но этого вроде как и не заметили, опьяненные общей победой. И хотя бунтовщики, отрезвев, заподозрили неладное, было уже поздно — присяга Павлу отрезала пути к отступлению.

29 апреля на реке Большой построили одиннадцать больших паромов, погрузили на них пушки, оружие, боеприпасы, топоры, железо, столярный, слесарный, кузнечный инструменты, различную материю и холст, деньги из Большерецкой канцелярии в серебряных и медных монетах, пушнину, муку, вино и прочее — полное двухгодичное укомплектование галиота. В тот же день, в два часа пополудни, паромы отвалили от берега и пошли вниз по течению в Чекавинскую гавань для подготовки к вояжу галиота «Святой Петр». Ночь застала на реке. Рассвета дожидались прямо на берегу у камчадальского Катановского острожка, а утром прибыли на место. Здесь стояла сторожевая изба и два амбара для хранения судовых запасов. Разбили палатки и стали готовить к плаванию «Святой Петр».

2 мая судно вывели из гавани в устье, но нужно было его утяжелить. Штурман Чурин решил, что вместо балласта достаточно догрузить галиот мукой. 3 мая в Большерецк был послан казак Иван Рюмин. Для Камчатки мука всегда была большой ценностью, но тем не менее 7 мая Рюмин уже вернулся в Чекавку на пароме с необходимым количеством муки.

Галиот был готов к отплытию. Но еще четыре дня не трогались в путь — Ипполит Степанов от имени всех заговорщиков писал «Объявление», в котором открыто говорилось о том зле, что принесла России императрица Екатерина, ее двор и ее фавориты. Это было политическое обвинение царицы от имени дворянства и простого народа, и оно было пострашнее присяги царевичу Павлу.

11 мая «Объявление» было оглашено для всех и подписано грамотными за себя и своих товарищей. Под этим документом нет только подписи Хрущова. Но это была не последняя его привилегия на камчатском берегу: утверждая, что галиот отправляется искать для жителей Камчатки свободные земли для счастливой жизни, Беньевский позволяет своему другу — якобы за долги взять с собой на галиот мужа и жену Паранчиных, камчадалов, бывших «ясашных плательщиков», а теперь холопов...

12 мая «Объявление» отправлено Екатерине. Думаю, что в тот момент, когда она читала сей документ, у нее не дрогнула бы рука подписать указ — несмотря на свое официальное материнское милосердие — четвертовать каждого, подписавшегося под ним.

В вину ей ставили смерть мужа Петра; отлучение от престола законного наследника Павла; разорительную войну в Польше; царскую монополию торговли вином и солью; то, что для воспитания незаконнорожденных детей вельмож даруются деревни, тогда как законные дети остаются без призрения; что народные депутаты, собранные со всей страны для изменения Уложения о законах Российской империи, были лишены царским наказом права предлагать свои проекты...

В тот же день утром галиот «Святой Петр» вышел в море и взял курс на Курильские острова. На его борту было ровно семьдесят человек. Из них пятеро вывезены насильно — семья Паранчиных и трое заложников: Измайлов, Зябликов, Судейкин.

И вот, когда беглецы подошли к шестнадцатому Курильскому острову Симуширу и остановились здесь для выпечки хлебов, четверо из этой пятерки образовали заговор против Беньевского. Заговорщики, пользуясь тем, что весь экипаж галиота находится на острове и судно фактически никто не охранял, решили тайно подойти к галиоту с моря на ялботе — благо Измайлову и Зябликову было поручено описать гавань, в которой стоял «Святой Петр», и нанести ее на карту,— забраться на судно, обрубить якорные канаты и вернуться в Большерецк за казаками. Яков Рудаков, на общую беду, решил вовлечь в заговор матроса Алексея Андреянова. Тот донес обо всем Беньевскому. Бейпоск приказал расстрелять заговорщиков, но потом изменил свое решение и устроил им публичное наказание кошками.

29 мая в 9 часов вечера галиот «Святой Петр» покинул остров, на берегу которого остались штурманский ученик с галиота «Святая Екатерина» Герасим Измайлов и камчадалы из Катановского острожка Алексей и Лукерья Паранчины. Благополучно пройдя Японское море, беглецы оказались в Японии, но, не встретив там особого привета, поспешили уйти от греха на Формозу — остров Тайвань.

Формоза была одним из тех райских уголков, о каком члены экипажа галиота не смели и мечтать. Но и райский уголок имел свою изнанку — морские пираты постоянно делали набеги на прибрежные селения, захватывали жителей в плен и продавали в рабство в те самые испанские владения, о которых мечтали многие на «Святом Петре».

Жители острова встретили русских очень хорошо. Это было 16 августа 1771 года. Помогли ввести судно в удобную для стоянки гавань. Оказалось, что название острова в переводе с португальского — «Прекрасный». На следующее утро туземцы привезли на галиот ананасы, кур, свиней, какой-то напиток вроде молока, сделанный из пшена. Началась торговля. На иглы, шелк, лоскутья шелковых материй, ленточки русские выменивали продукты, поражаясь их дешевизне. «Вот где бы пожить»,— думал, наверное, каждый из них.

Но в тот же день, пополудни, случилась беда. Беньевский приказал отправить на берег ялбот и запастись питьевой водой. Сначала отправили одну партию людей на берег, затем вернулись за второй. Туземцы приняли все это за подготовку к нападению на селение. И потому напали первые, убив и ранив несколько человек. Вот когда раскрылся характер предводителя беглецов во всей своей красе. Да и каждый из членов экипажа показал, на что он способен под началом Бейпоска.

Мимо галиота в тот недобрый час проходила лодка с туземцами. «Огонь!» — приказал Бейпоск, и дружный залп заглушил пение райских птиц, а пороховая гарь смешалась с ароматом чудесных цветов и диковинных растений. Пятеро из семи туземцев были убиты, двое тяжелораненых кое-как догребли до берега. «Вперед!» — раздался очередной клич предводителя, и перегруженный ялбот медленно, как черепаха, пополз от галиота к берегу. «Кровь за кровь! Смерть за смерть!» — орали промышленники и казаки, мореходы и бывшие дворцовые заговорщики, добивая раненых, разбивая морские лодки туземцев на берегу. Но в глубь острова они заходить не рискнули. 20 августа Бейпоск приказал спалить селение туземцев. Когда пламя, пожирающее крытые сухой травой жилища туземцев, взметнулось к небу, ударили корабельные пушки. А на следующий день галиот покинул прекрасный остров и ушел за горизонт. Доволен остался только Беньевский, и никто еще не подозревал, какой план вынашивает он втайне от всех. Даже от своего друга Хрущова.

12 сентября 1771 года галиот «Святой Петр» вошел в португальский порт Макао в Китае и возвестил об этом залпом из всех пушек. Три пушки с берега просалютовали в ответ согласно рангу галиота, и Беньевский на ялботе отправился нанести визит португальскому губернатору Макао. Русские остались ждать своего предводителя. Видимо, все-таки многое в своей жизни связывали они с галиотом. Но Бейпоск продал галиот португальскому губернатору и зафрахтовал в соседнем Кантоне два французских судна для плавания в Европу. Старый флегматичный швед Винбланд клокотал от ярости. Вдруг вскрылось, что никакой Беньевский не генерал, что царевича Павла он и в глаза никогда не видел.

«Бунт на корабле! — обратился Бейпоск за помощью к губернатору.— Эти люди — отъявленные головорезы и могут наделать тут больших бед. Их нужно срочно изолировать...» Губернатор симпатизировал Беньевскому, польскому барону в тринадцатом колене, даже не предполагая о том, что баронов в Польше никогда не было, и приказал посадить всех русских в тюрьму. «Пока не одумаются»,— установил для них срок заключения Беньевский и занялся своими делами, которые предполагалось удачно довершить во Франции.

А русские думали. О многом передумали они здесь, вырвавшись из одной тюрьмы и попав в другую. Не каждый смог это пережить. 16 октября 1771 года умер Максим Чурин, а за ним в течение полутора месяцев умерло еще четырнадцать человек. Остальные признали свое поражение и согласились следовать за Беньевским в Европу. Все, кроме Ипполита Степанова,— его Бейпоск оставил в Макао, как в свое время Измайлова на Симушире...

Но почему все-таки не бросил Бейпоск в Макао и всех остальных? Был же повод — неповиновение? Посадил бы в тюрьму и был таков. Но нет. Почему? А потому, что должны были помочь ему в реализации нового, еще более дерзкого плана. Он намеревался предложить королю Франции Людовику XV проект колонизации острова... Формозы. А колонизаторами, по замыслу Беньевского, и должны были стать бывшие теперь уже члены экипажа галиота «Святой Петр», снова безоговорочно признавшие власть своего предводителя Бейпоска. Но для того, чтобы предложить свой проект Людовику, нужно было еще добраться до Франции. И они прибыли туда на французских фрегатах «Дофин» и «Делаверди» 7 июля 1772 года. Однако от прежнего экипажа оставалась к тому времени едва половина. Во Франции умерли еще пять человек. Оставшиеся в живых поселились в городе Порт-Луи на юге Бретани — здесь они восемь месяцев и девятнадцать дней жили в ожидании каких-либо перемен в своей судьбе.

Наконец Беньевский сообщил, что король принял его проект, но с небольшим изменением — остров Формозу он заменил на остров Мадагаскар — это поближе! — поэтому теперь готовьтесь все стать волонтерами французской армии и отправиться к берегам Африки завоевывать для французской короны новые свободные земли. Мнения русских разделились. Одни отказывались служить, другие соглашались — куда, дескать, теперь деваться, не в Россию же возвращаться, чтобы снова тебя отправили в Сибирь или на Камчатку. Хрущев и Кузнецов, адъютант Беньевского, при поступлении на службу получили соответственно чин капитана и поручика французской армии. С ними записались еще двенадцать человек, а остальные пошли пешком из Порт-Луи в Париж — 550 верст — к русскому резиденту во французской столице Н. К. Хотинскому с ходатайством о возвращении на родину.

27 марта 1773 года вышли они из Порт-Луи, а 15 апреля прибыли в Париж и в тот же день явились к резиденту. Николай Константинович принял их радушно, определил на квартиру, выделил денег на провиант, одежду и обувь для нуждающихся.

30 сентября 1773 года семнадцать человек прибыли в Санкт-Петербург, а 3 октября, дав присягу на верность Екатерине II и поклявшись при этом не разглашать под страхом смертной казни государственную тайну о Большерецком бунте, отправились на предписанные им для жительства места, «... чтобы их всех внутрь России, как то в Москву и Петербург ни когда ни для чего не отпускать», как рекомендовала царица генерал-прокурору князю Вяземскому. Хотя приличия ради спросили у каждого, кто куда бы сам пожелал отправиться.

Обо всех этих событиях в России не было известно еще целых полвека, хотя книга Беньовского, изданная в Англии, Германии, Франции, была долгое время бестселлером.

Теперь наконец читатель может узнать, как сложились жизненные пути тех, на чьих плечах поднялась слава «искусного морехода» и вольнолюбца Августа Морица Беньевского.

Ипполит Степанов

Благодаря Беньевскому в исторической и художественной литературе Ипполит Семенович Степанов представляется вздорным пьяницей, спорщиком и скандалистом, завистником и честолюбцем. Такой он у Н. Смирнова в «Государстве Солнца», такой он и у Л. Пасенкжа в «Похождениях барона Беневского».

Но, как выясняется, именно он был правой рукой Бейпоска в Большерецком заговоре — идеологом бунта, комиссаром, если определить его роль языком другой эпохи. Именно ему верили в Большерецке как никому другому.

Кто же он такой?

Отставной ротмистр. Помещик. Московской губернии Верейского уезда. В 1767 году императрица Екатерина II собрала народных депутатов и создала Комиссию о сочинении нового Уложения законов Российской империи. Но царица поторопилась с идеей всенародного обсуждения будущего законодательства — ей и в голову не могла прийти мысль, что кто-то из ее подданных покусится на абсолютизм. Одним из таких и оказался Ипполит Степанов. В память о себе он оставил документ необыкновенной откровенности — политическое обвинение Екатерины,— написанный им в начале мая 1771 года в Чекавинской гавани на Камчатке. Человек либеральных взглядов, он многим казался привлекательным. Ему доверяли, и его слушали. И доверие это он обманул, представив Бейпоска как приближенного царевича Павла. Хотя делал это, по всей вероятности, только из благих побуждений, веря, что втягивает в заговор людей лишь для того, чтобы смогли они отыскать для себя пусть на чужбине — свободные и счастливые земли. Идея эта обсуждалась постоянно. Свидетели сообщили о ней на следствии, и в протоколы допросов занесли, что Степанов с Винбландом открыто обсуждали вопрос о возвращении галиота назад на Камчатку вместе с каким-нибудь большим фрегатом, который встанет в Петропавловской гавани и заберет всех, кто пожелает покинуть Камчатку и поселиться в тех краях, что отыщут для них члены экипажа «Святого Петра». Эта запись в следственных делах и спустя много лет после Большерецкого бунта будет тревожить правительство, иркутское и камчатское начальство — боялись все: вдруг да появится этот фрегат...

Потому-то Степанов — единственный из всех — так и не смог примириться с пропажей галиота и предпочел сидеть в тюрьме, нежели идти на мировую с Беньевским. Понятными становятся и его призывы в Макао ни в коем случае не поступать на французскую службу, а возвращаться назад в отечество. И даже дал товарищам письмо на имя Екатерины, в котором всю вину за Большерецкий бунт, бегство с Камчатки брал на себя.

Он считал себя лично ответственным за судьбу каждого из рядовых членов экипажа галиота. За все это Беньевский презирал Степанова и в своих мемуарах чернил его как мог.

По словам лжебарона, Степанову было выдано 4 тысячи пиастров, с которыми тот отправился в голландскую кампанию, директор которой, Лёрё, помог ему отплыть на Яву. Возможно, так оно и было, известно только, что позже — до 20 ноября 1772 года — Ипполит Семенович жил в Англии.

Двадцатого ноября Екатерина II подписала указ о прощении своего подданного и разрешила ему вернуться на родину. Но в Россию Ипполит Степанов не вернулся. На указе, который хранится в фондах ЦГАДА, помечено: «Возвращен из Лондона от Полномочного Министра Мусина-Пушкина».

В одном из первых переводов мемуаров Августа Морица Беньевского на немецкий язык есть выдержки из дневника Ипполита Степанова. А быть может, где-то хранится и оригинал, из которого когда-нибудь мы узнаем новые подробности о жизни этого человека, его мыслях и взглядах, достаточно честных, чтобы их уважать.

Василий Панов

Василий Алексеевич Панов, поручик гвардии, и Ипполит Семенович Степанов были сосланы на Камчатку по одному именному указу — за сопротивление наказу Екатерины по составлению Уложения законов Российской империи и резкое столкновение с графом Григорием Орловым.

Больше нам о Панове почти ничего не известно, кроме того, что он был активным участником заговора — еще с Охотска, когда, спасая Беньевского, он нанес смертельную рану командиру Камчатки Григорию Нилову, а на Формозе, принятый за морского пирата, убит стрелой туземца.

Василий Николаевич Берх, первый русский исследователь большерецкого бунта, встречаясь с очевидцами тех событий, писал о Панове: «... был... очень хорошей фамилии, с большими талантами и особенной пылкостью ума, но, увлеченный порывами необузданных страстей, послан он был за первое не очень важное преступление в Камчатку».

Эта фраза ввела в заблуждение многих авторов. Образ Василия Алексеевича в исторической литературе носит некий оттенок злодейства — ведь убил же он Нилова! Убил. Но через несколько часов после этого Панов останавливает Винбланда, когда тот приказывает поджечь дом казака Черных, единственного во всем Большерецке выступившего с оружием в руках против бунтовщиков, а затем Панов защищает купца Казаринова — тот находился в доме Черных и чуть не был убит озлобленными промышленниками и ссыльными.

Василий Панов был одним из тех, с кем разговаривал Степанов «... о том, каким образом освободить жителей Камчатки от грабительства и жестокости местного начальства».

Но судьба распорядилась так, что он сам был убит как пират и похоронен на чужбине.

Максим Чурин

Если бы даже не было этого знаменитого плавания на «Петре» из Большерецка в Макао, имя штурмана Максима Чурина осталось бы в истории.

Он появился в Охотске в 1761 году — был направлен Адмиралтейств-коллегией в распоряжение Сибирского приказа,— и принял командование галиотом «Святая Екатерина», который должен был выполнять грузопассажирские рейсы по маршруту Охотск — Большерецк.

В августе 1768 года «Святая Екатерина», на борту которой находился руководитель секретной правительственной экспедиции капитан Петр Кузьмич Креницын, стояла уже в Исаноцком проливе у берегов Аляски. Рядом покачивался на волнах гукор «Святой Павел», на борту которого находился лейтенант М. Левашев.

11 августа 1768 года суда эти разлучились. Экипаж «Екатерины» зимовал на острове Унимак, а «Святой Павел» отправился к Уналашке. Зимовка «Екатерины» была тяжелой — за несколько лет до этого на Лисьих островах — Умнак, Унимак, Уналашка — восставшие алеуты убили русских зверобоев с четырех промысловых ботов, и потому отношения с коренным населением Унимака складывались у Креницына самые напряженные. Не было свежей пищи — ели солонину. Тридцать шесть могил появилось в ту зиму на Унимаке рядом с русским лагерем.

6 июня 1769 года на Унимак пришел галиот «Святой Павел». 23 июня оба судна вышли в море и взяли курс на Камчатку. В конце июля экипажи обоих судов отдыхали уже в Нижнекамчатске, а в августе следующего года вернулись в Охотск.

Здесь Чурин получил под свою команду новый галиот «Святой Петр», построенный в Охотске и спущенный на воду в 1768 году.

Но когда Максим Чурин встретился с Беньевским, Винбландом, Степановым и Пановым, которых ему приказано было доставить на Камчатку, все повернулось иначе. Вот что пишет С. В. Максимов в книге «Сибирь и каторга»: «Согласие Турина (Чурина на бегство.— С. В.) безоговорочно и надежно в том отношении, что другого выхода ему не представлялось; идти в Охотск он не мог, без стыда и опасности, по случаю неоплатных долгов своих; согласие же свое он дал под впечатлением недовольства своего на начальство, предавшее его суду за неповиновение и развратное поведение». Однако кое-что здесь вызывает сомнения. Например, откуда такие долги, если с 1765 года Чурин в постоянных плаваниях то с Синдтом, то с Креницыным? В последнее Чурин уходит вместе с женой Ульяной Захаровной...

И все же без штурмана Чурина не было бы ни побега, ни долгих скитаний на чужбине галиота «Святой Петр». Дело в том, что этот опытный моряк оставался единственным человеком во всем русском флоте, кто проделал к тому времени три похода от Камчатки до Америки и Китая. Именно он, штурман Максим Чурин, провел галиот не проторенной еще морской дорогой и нанес ее вместе с помощником своим, штурманским учеником Дмитрием Бочаровым, на карту, которая и по сей день еще, может быть, и не изученная никем, лежит в московском архиве, куда повелела Екатерина спрятать все упоминания о камчатских бунтарях...

Но Чурин не дожил до этого дня — сломленный, как и многие, предательством Бейпоска, он умер в Макао 16 октября 1771 года.

Иоасаф Батурин

Рассказ о нем лучше всего начать со слов императрицы Екатерины II уже после смерти Иоасафа Андреевича: «Что касается до Батурина, то замыслы его дела вовсе не шуточны. Я не читала после и не видала его дела, но мне сказывали наверное, что он хотел лишить жизни императрицу, поджечь дворец и, воспользовавшись общим смущением и сумятицею, возвести на престол великого князя. После пытки он был осужден на вечное заключение в Шлиссельбурге, откуда, в мое царствование, пытался бежать и был сослан на Камчатку, а из Камчатки убежал вместе с Беньевским, по дороге ограбил Формозу и был убит в Тихом океане».

Странно, что в книге С. В. Максимова «Сибирь и каторга» о Батурине всего лишь несколько строчек: «В 1749 году поручик Бутырского полка Иоасаф Батурин послан был в Камчатку за то, что предложил свои услуги великому князю Петру Федоровичу возвести его на престол при жизни тетки». Очень неполно, да и неточно.

Но вот некоторые подробности из современного уже источника: «... Батурин был подпоручиком Ширванского полка. После разжалования и ссылки в Сибирь долго тянул солдатскую лямку, снова дослужился до подпоручика, теперь уже Шуваловского полка, размещенного под Москвой. И снова арест: «сумасшедший дворянин» пытался привлечь к участию в дворцовом перевороте мастеровых людей, за 25 лет до Пугачева поднимал народный бунт. Во время пребывания Елизаветы в Москве, летом 1749 года, Батурин, офицер полка, вызванного для усмирения рабочих людей суконной фабрики Болотина, задумал с помощью солдат и восьмисот бастующих мастеровых заточить Елизавету, убить Разумовского и возвести на престол Петра Федоровича — впоследствии Петра III. «Его высочество мог бы всякому бедному против сильных защищение иметь»,— говорил Батурин.

«Московский агитатор» — назвали Батурина в одном из русских журналов в конце XIX века. «Агитатор» после «крепкого содержания» в тюрьме еще 16 лет, с 1753 до 1769 года, просидел «безымянным колодником» в Шлиссельбурге. Ночами в тюремном окне искал Батурин звезду своего императора, чтобы поговорить с ней. В 1768 году Батурин написал письмо Екатерине и за это по старинному пути колодников, через Сибирь и Охотский порт, прибыл в Большерецк в 1770 году...— все это вы можете прочесть в книге «Облик далекой страны» А. Б. Дэвидсона и В. А. Макрушина.

Увы... Многое было в этой истории совсем не так. По крайней мере, материалы Центрального государственного архива древних актов, где хранится дело «О подпоручике Иоасафе Батурине, замыслявшем лишить престола императрицу Елизавету в пользу великого князя Петра Федоровича», говорят о другом.

Иоасаф Андреевич был сыном поручика Московской полицмейстерской канцелярии. В 1732 году он поступил в Шляхетский кадетский корпус, а в 1740-м — выпущен прапорщиком в Луцкий драгунский полк и прослужил здесь семь лет.

В феврале 1748 года случилось так, что десятая рота, в которой проходил службу Иоасаф, осталась без командира, и Батурин по собственной инициативе принял командование ротой, полагая, что он этого вполне достоин. Но не тут-то было — полковник Элнин уже назначил нового командира роты. Батурин принял того в штыки и заявил своему полковому командиру примерно следующее: «Напрасно-де, господин полковник, изволишь меня обижать. Я-де хороший командир и беспорядков у меня не видывали». И, к слову, добавил, что ежели его не назначат командиром, то он тогда будет вынужден просить у генерал-инспектора, когда тот прибудет в полк, аудиенции и покажет генерал-инспектору все непорядки в полку, а также расскажет все драгунские обиды. Полковник в бешенстве заорал: «Арестовать! Сковать! В «Тихомировку» его!» «Тихомировка» — полковая тюрьма, где, в нарушение устава, полковник Элнин уже однажды продержал прапорщика Тихомирова.

— Я такого не заслужил, чтоб меня ковать и в тюрьму сажать,— резко ответил Батурин и отказался сдать свою шпагу полковнику.

Тогда его посадили, согласно военным «регулам», под домашний арест. Батурин поначалу было смирился, но на следующий день пришел в полковую канцелярию и в присутствии всех обер-офицеров обвинил полковника Элнина в государственной измене.

Как выяснило следствие, донос Батурина оказался ложным — единственный свидетель прапорщик Федор Козловский отказался подтвердить обвинение Батурина в том, что Элнин оскорбил «блаженныя памяти вечно достойныя» покойную императрицу Анну Иоанновну, которая, по известным причинам, не жалела ничего для герцога Курляндского.

Но... «за те его непорядочные поступки велено лиша его Батурина прапорщичья чина и патента послать в казенные работы на три года, а по прошествии попрежнему в полк до выслуги в драгуны». И вот тут-то произошла роковая заминка, вероятно, в ожидании утверждения приговора на высшем уровне — и Батурина даже освободили из-под стражи, отдав его на поруки. Тут ему пришел и чин подпоручика в соответствии с «регулом» за выслугу лет. И все это было как ковш холодной колодезной воды, которую выплеснули всю без остатка на раскаленные камни души подпоручика без чина, арестанта-казенника, честолюбца, каких только поискать еще в отечественной истории. Но пришел приказ снова взять Батурина под караул.

Этот арест имел для Иоасафа Андреевича роковое значение — тут же в тайную канцелярию явились прапорщик Выборгского полка Тимофей Ржевский и вахмистр Пермского драгунского полка Александр Урнежевский и донесли, что Батурин подбивал их, заручившись поддержкой и денежной помощью великого князя Петра Федоровича, поднять фабричный московский люд и «находящихся в Москве Преображенских батальонов лейб-компанию», а там, дескать, «заарестуем весь дворец — ... Алексея Григорьевича Разумовского где не найдем и его единомышленников — всех в мелкие части изрубим за то, что-де от него, Алексея Григорьевича, долго коронации нет его императорскому высочеству, а государыню-де императрицу до тех пор из дворца не выпускать, пока его высочество коронован не будет».

Что же имел против императрицы Елизаветы прапорщик Луцкого драгунского полка Батурин? Ничего. Он был согласен, чтоб «Ея императорское величество была при своей полной власти как ныне есть, а его бы высочество с повеления Ея императорского величества имел только одно государственное правление и содержал бы армию в лучшем порядке...». То есть Батурину нужен был на троне человек, который бы двинул вперед его, батуринскую, военную карьеру.

Весь гнев Батурина направлен был лишь против графа Разумовского. Что же его так раздражало? То, что Разумовский, сын простого казака, певчий императорского хора, оказался у кормила власти, любимцем императрицы? Допустим. Но что именно — зависть к успехам любовника-счастливчика или справедливое чувство гражданского негодования по поводу всех этих фаворитов-лизоблюдов, приближенных к трону, чувство, которое испытывали все истинные сыны Отечества, владело Батуриным? О России ли думал он, о застое, духовном и экономическом, который переживала страна?

А вот и ответ самого Батурина: «... хотел он, Батурин, показать его сиятельству свою услугу, но только он до его сиятельства не допущен и придворным лакеем из покоев его сиятельства выслан с нечестью и думал он, Батурин, что так его нечестиво выслать приказал его сиятельство».

Вот так, а приласкал бы, приголубил — и никаких тебе кровавых заговоров.

Четыре года сидел Батурин в подземелье тайной канцелярии под крепким караулом, ожидая конфирмации, но ее не последовало — видимо, Елизавета была согласна с приговором — и в 1753 году Иоасаф Андреевич переведен в Щлиссельбургскую крепость, в одиночную камеру, на вечное содержание...

Через 15 лет, проведенных в одиночке, он передал с молодым солдатом Федором Сорокиным письмо, которое «полковник» просил передать самолично царю или царице.

Это было в 1768 году, когда уже правила Екатерина II.

Прочитав письмо Батурина, императрица очень разгневалась. Как посмели ей напомнить о том, кто столько лет приходился ей мужем и с кем было покончено раз и навсегда, чьи кости уже давно сгнили, как должна была сгнить и сама память, но ползут и ползут чьи-то лживые слухи о том, что он жив и — на тебе! — явится на суд божий...

17 мая 1769 года обер-прокурор Вяземский, исполняя монаршью волю, положил перед Екатериной указ о судьбе Батурина, где предписывалось «послать его в Большерецкий острог вечно и пропитание же ему тамо иметь работою своею, а притом накрепко за ним смотреть, чтоб он оттуда уйтить не мог; однако же и тамо никаким его доносам, а не меньше и разглашениям никому не верить».

«Быть по сему»,— начертала Екатерина, но точку в скитаниях Батурина судьба поставит еще не скоро.

Из Охотска на Камчатку Батурина отправили отдельно от всех на галиоте «Святая Екатерина», так что, вероятнее всего, он ничего не знал о намерениях Беньевского, Винбланда, Степанова и Панова захватить галиот «Святой Петр» и бежать на нем за границу.

Но в большерецком бунте Батурин принял самое активное участие, за что и получил в конце концов столь желанный и долгожданный чин полковника, в коем и числился по реестру экипажа мятежного галиота, вторым по списку после своего предводителя.

И еще одна неточность в записках Екатерины Великой — не был Батурин убит в Тихом океане при ограблении Формозы, а умер 23 февраля 1772 года при переходе из Кантона во Францию.

Александр Турчанинов

Камчатка была местом политической ссылки многих государственных преступников. Во время царствования Елизаветы на Камчатку отправились прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка Петр Ивашкин, принадлежавший к знатному роду, крестник Петра Великого и баловень Анны Иоанновны; сержант лейб-гвардии Измайловского полка Иван Сновидов и камер-лакей правительницы Анны Леопольдовны, матери малолетнего Иоанна VI Александр Дмитриевич Турчанинов.

Последний осмелился даже сказать вслух, что Елизавета Петровна не имеет наследственного права на российский престол, потому что они с сестрой Анной — внебрачные дети Петра от Марты Скавронской. А Иоанн VI — законный правнук царя Иоанна V Алексеевича и его завещала короновать императрица Анна Иоанновна...

За эти «произносимыя им великоважныя, непристойныя слова» велено было вырвать Турчанинову язык, а всем троим — учинить жестокое публичное наказание на Красной площади, вырвать ноздри и сослать куда подальше.

Александр Турчанинов на первых порах оказался в Охотске, Ивашкин в Якутске, Сновидов на Камчатке.

Но скоро от командира Охотского порта пришла бумага о том, «что Турчанинов, находясь в остроге, проел все свои деньги, которые у него были, теперь помирает с голоду, а кормовых ему не положено, пустить же его ходить по миру он боится, чтобы колодник не рассказал в народе тех слов, за что он был сослан».

Подивились в московском Сибирском приказе логике охотского командира — боится пустить по миру человека, у которого вырвали язык... И пожалели Турчанинова — поняли, что ретивый сей начальник заморит-таки несчастного колодника до смерти, и составили проект нового указа, по которому местом ссылки и Турчанинова, и Ивашкина определялась Камчатка. Каждый из них устраивал свою личную жизнь как мог. Сновидов примкнул к миссионерам и с их помощью завел в устье реки Камчатки солеваренный завод. Так он вышел в люди. Ивашкин сблизился с командиром Камчатки Василием Чередовым и стал в этот период фактическим правителем Камчатки. Потом, как это водилось, Чередов был отдан под суд, и Ивашкин остался без своего высокого покровителя.

Наступил и звездный час Александра Дмитриевича Турчанинова. На Камчатку прибыл, назначенный Сенатом, новый командир капитан-лейтенант И. С. Извеков. Такого изверга Камчатка не знала ни до, ни после: дело доходило до того, что личный секретарь Извекова боялся входить для доклада в покои командира, не имея за поясом заряженного пистолета или обнаженной сабли — действия и поступки Извекова были самые неожиданные, так что ни один человек в Большерецке не мог предполагать, чем может закончиться для него встреча с командиром.

Каждый день в большерецкой канцелярии шла попойка — пили особо приближенные. Во главе стола восседал лучший друг Извекова — безъязыкий Александр Турчанинов. За пять лет владычества Извекова на водку и закуску ушло около семидесяти тысяч рублей.

К вечеру одуревшие от выпитого собутыльники выходили проветриться на единственную в Большерецке улицу, густо заросшую луговой ромашкой... Никто в этот час не смел даже выглянуть во двор — никому не хотелось быть избитым или искалеченным. Извекову все равно было, кто оказывался перед ним — ребенок или женщина, солдат или казак, он сразу начинал отыскивать, к чему бы ему придраться. И обязательно находил — и жертву по его приказу и на его глазах пороли, как на корабле, линьками.

Но мог командир и сам схватиться за оружие, чтобы расправиться тут же на месте — одному казаку Извеков перерубил нос своим офицерским кортиком, другому саблей разбил голову. Не было управы на зверюгу-командира — Охотску, как все прежние командиры, он не подчинялся, а Сенат не намерен был изменять свой указ.

В 1768 году на полуостров была завезена черная оспа. Она унесла тысячи жизней, а Извеков пил и палец о палец не ударил, чтобы сделать хоть что-то для спасения людей. Он только рассылал по камчатским селениям свои циркуляры о том, что нужно держать больных в теплых избах, кормить свежей рыбой и не поить холодной водой... Но некому было ловить свежую рыбу, топить в избах печи, подавать больным теплую воду — обезлюдели многие селения и в холодных избах лежали неубранные трупы, а оставшиеся в живых бежали куда глаза глядят.

Вот тогда-то и переполнилась в камчатской столице Большерецке чаша народного терпения, и 2 мая 1769 года казаки и солдаты, камчадалы и промышленники, чиновники большерецкой канцелярии и моряки с зимующего в Чекавке галиота «Святой Павел» подняли бунт против Извекова. Командир Камчатки безропотно сдал власть, но 19 мая в пять часов утра вместе со своими вооруженными компаньонами-собутыльниками захватил большерецкую канцелярию, выпустил из казенки арестантов и, заняв круговую оборону — выставив все имеющиеся в Большерецке пушки,— закатил пир на весь мир.

Жители Большерецка пошли на приступ и, выломав двери, ворвались в канцелярию, готовые к смертному бою с ненавистным Извековым и иже с ним. Но они увидели, что Извеков и все остальные защитники были вдрызг пьяны.

В тот же день на галиоте «Святой Павел» Извекова в кандалах отправили в Охотск, где он предстал перед судом и был разжалован в матросы.

Лишившись покровителя, немой Турчанинов вынужден был в унижении добывать пропитание, чтобы не умереть с голоду в остроге, где его все без исключения ненавидели за дружбу с бывшим командиром и за все те издевательства над людьми, где он был не только немым свидетелем, но и добровольным участником, а то и инициатором. И потому как утопающий за соломинку ухватился Турчанинов за возможность послужить своему предводителю и бежать с ним хоть на край света. Так он оказался среди членов экипажа «Святого Петра» и дошел вместе со всеми до Макао, где и умер 10 ноября 1771 года.

Петр Хрущов

Загадочной фигурой был этот Петр Алексеевич Хрущев в стане большерецких заговорщиков. Единственный не принявший присяги на верность царевичу Павлу, не подписавший «Объявления». В пику социал-утопическим настроениям многих из заговорщиков повез с собой в Европу рабов — камчадалов Паранчиных. Странно, но ему все прощалось. Более того, на галиоте он исполнял обязанности аудитора — военного следователя, судьи и прокурора. То есть ему было доверено вершить суд над членами экипажа галиота на основании тех законов, которые он не признавал и презирал, не скрывая этого от всех. Почему? Да потому что эти самые законы не признавал и презирал и лучший друг Петра Хрущева Август Мориц Беньевский.

«Человек отличного ума... с большими познаниями»,— характеризовал Хрущева Василий Берх, а ему об этом говорили те, кто помнил еще ссыльного Хрущова. Многие историки даже считают, что инициатива заговора и побега исходила именно от Петра Алексеевича. Думаю, что Беньевского и Хрущова не стоит разобщать — жили они вместе, думали, искали возможности захвата власти в Большерецке и бегства с Камчатки.

Хрущов был циником. Когда у бунтарей отрезали все пути назад, он продемонстрировал полное презрение ко всему, что еще вчера воодушевляло заговорщиков. Слыл он и честолюбцем. За что впервые поплатился в 1762 году, будучи поручиком лейб-гвардии Измайловского полка, когда решил, не считая себя хуже братьев Орловых, организовать новый дворцовый переворот. Кого же наметил он в русские цари? Петр III был убит Алексеем Орловым. Может быть, Павла? Но тогда почему Хрущов отказывается ему присягать? Значит, кого-то еще? Кого? Все того же бедного Иоанна Антоновича, из-за которого лишился языка и ноздрей Александр Турчанинов еще в 1742 году.

Заговор составили братья Гурьевы — Семен, Иван, Петр и братья Хрущевы — Петр и Алексей. Они хотели воспользоваться тем, что в рядах гвардии не было единого мнения о законности восшествия на русский престол немецкой принцессы Софьи Августы Ангальт-Цербстской... Но ведь Иоанн Антонович, принц Брауншвейг-Люнебургский, сын герцога Брауншвейгского, внук герцога Мекленбургского и только лишь правнук царя Ивана V — какая там русская кровь...

Тем не менее Хрущевы и Гурьевы вознамерились посадить на трон Иоанна как наиболее достойного, даже не подозревая, что Иоанн VI за двадцать лет одиночного заключения в секретной камере Шлиссельбургской крепости превратился в идиота.

Любопытно, что в следственном деле Гурьевых—Хрущевых очень много сходного с делом Иоасафа Батурина. И здесь и там очевидна попытка выдать желаемое за действительное: увеличить число заговорщиков с пяти человек до нескольких тысяч, намекнуть на то, что среди заговорщиков и князь Никита Трубецкой, Иван Федорович Голицын, кое-кто из сановных Гурьевых и даже Иван Иванович Шувалов, а всего 70 «больших людей».

Цель была проста — запутать как можно большее число людей, втянуть их в заговор, совершить переворот и получить от нового императора все, что льстило воспаленному честолюбию. Но только в Большерецке Хрущов насладился вволю плодами нового заговора и получил наивысшее в его понимании удовлетворение, откровенно противопоставив себя толпе бунтарей и заняв особое, привилегированное место при особе предводителя.

В Большерецке вместе с Хрущевым отбывал ссылку и Семен Гурьев. Сначала и он примкнул к заговору — как-никак восемь лет провел уже в камчатской ссылке,— но в бунте участвовать отказался категорически. К тому времени он был уже женат на дочери ссыльного Ивана Кузьмича Секирина и стал отцом. Когда-то именно Семен Селиверстович Гурьев организовывал дворцовый заговор. Петр Хрущов же был лишь на вторых ролях. Вторую роль, если не вообще второстепенную, играл он и в Большерецком заговоре. Все это задевало болезненное самолюбие Хрущова, но в главари он так и не вышел.

Во Франции он поступил на службу капитаном корпуса волонтеров и отправился с Беньевским на Мадагаскар. Но в 1774 году вернулся в Россию, дождавшись прощения Екатерины II.

Иван Рюмин

Это единственный из камчатских казаков, кто принял участие в бунте. Хотя был он вовсе и не казак, а разжалованный канцелярист, «бывший за копеиста», «шельмованный казак», как говорится о нем в документах.

Что привлекло в нем Беньевского? Видимо, то, что Иван Рюмин служил в большерецкой канцелярии и имел доступ к морским картам. Ключик же к Рюмину подобрать было нетрудно: шельмованный — это все равно, что обиженный. Оставалось только выяснить — кем. Но и это было не так уж сложно — все теми же Креницыным и Левашевым, которые подтолкнули к бегству с Камчатки командира галиотов «Святая Екатерина» и «Святой Павел».

Чем же не угодил им Иван Рюмин? А случилось так, что на следствии в 1766 году следователи секретной правительственной экспедиции пытались узнать у Рюмина все, что тому приходилось записывать со слов мореходов Савина Пономарева, Степана Глотова, Ивана Соловьева о Лисьих островах — Умнаке, Уналашке, Унимаке. Рюмин же ни с того ни с сего заявил, что ему ничего не известно об этих «новооткрытых» землях. Обман раскрылся, когда сами мореходы Глотов и Соловьев уличили Рюмина в том, что он писал под их диктовку в 1764 году рапорт о «новооткрытых островах». Естественно, что все это не могло пройти Рюмину даром, и он был ошельмован — публично бит кнутом — и разжалован из канцеляристов в казаки.

Что-то не заладилось у Ивана и в отношениях с Беньевским — уже после того, как был оснащен галиот и готов в путь, штурман Чурин решает догрузить судно мукой, и Беньевский посылает в Большерецк за мукой Рюмина «с приказанием о немедленной доставке... под опасением жестокого наказания за ослушание». Поэтому мне не совсем ясно, по доброй воле или по принуждению отправился в то плавание Иван Рюмин вместе со своей женой, корячкой Любовью Саввичной.

На галиоте Рюмин исполнял роль вице-секретаря. Вместе с корабельным секретарем Спиридоном Судейкиным вели они путевой журнал, который стал фактически единственно правдивым документом о плавании «Святого Петра» в Охотском, Японском и Восточно-Китайском морях. Впервые «Записки канцеляриста Рюмкаа», которые можно было бы назвать «Путешествие за три океана», увидели свет в журнале «Северный архив» в 1822 году.

Супругам Рюминым выпала счастливая доля благополучно перенести все тяготы того путешествия и в 1773 году вернуться в Россию. Они вместе с Судейкиным поселились в Тобольске и, видимо, пошли по гражданской службе.

Яков Кузнецов

Среди промышленников, примкнувших к заговору, было и несколько камчадалов. Чем же их-то смог привлечь Беньевский? Землей Штеллера? Едва ли камчадалы шли на промыслы по воле своих старшин-тойонов да камчатского начальства, которое получало в казну ясак за каждого камчадала-промышленника на несколько лет вперед от купцов-нанимателей. Да еще сверх ясака в собственный карман изрядный куш, а камчадалы потом отрабатывали за все купцу, получая половину заработанного, которая полностью уходила на пропитание, лопотинку-одежонку, обувку и долги семьи, которые накопились за годы отсутствия кормильца. Так что вряд ли смогли бы привлечь камчадалов сказки о Земле Штеллера. Но они могли поверить в другое — во что верили Степанов и Панов — в существование островов, где люди живут свободно и счастливо, не ведая наказания и страха, нищеты и голода.

Почему я так уверен в этом? Да потому, что среди камчадалов-заговорщиков был один, кому кое-что могло быть известно о возможности существования таких островов. Это Яков Кузнецов, камчадал из Камаковского острожка на реке Камчатке. Когда-то этот острожек звали Пеучев или Шванолом, но позже его прозвали Камаков по имени вождя Камака, примкнувшего к антихристианскому восстанию ительменов и коряков, которое подняли в 1746 году братья-камчадалы Алексей и Иван Лазуковы. После крещения Камак получил новое имя — теперь его все звали Степан Кузнецов.

Об Алексее Лазукове, предводителе восстания, ходили потом нехорошие слухи. Он с корякскими вождями Умьевушкой и Ивашкой перебили ясашных сборщиков в острожке Юмтином, который потом, после расправы над бунтарями, станет называться Дранкой. Собирался он напасть и на Нижнекамчатский острог, где располагалась партия миссионеров архимандрита Иоасафа Хотунцевского, насильно крестивших камчадалов и коряков. Вожди сговорились выступить в один день двумя отрядами — один по морскому берегу, другой по долине — и, объединившись, взять приступом острог. Но в самый последний момент случилось непредвиденное — Алексей и Иван Лазуковы пришли в Нижнекамчатск и добровольно сдались властям. Их расстреляли. Но о предательстве Лазукова долго еще говорили русские, камчадалы и коряки. Слишком уж хорошо все они знали Алексея — человека необыкновенного мужества, честного и справедливого.

А всему виной были эти самые острова. В 1741 году Алексей Лазуков пошел в море на казенном пакетботе «Святой Петр», побывал у берегов Америки, высаживался на Шумагинских островах и пытался разговаривать — он был толмачом на судне — с аборигенами-американцами, которые признали его за своего и даже не хотели отпускать. В декабре экипаж пакетбота высадился на необитаемый остров. Чтобы выжить, каждый из экипажа, будь то офицер или простой толмач, должны были отказаться от всего того, что разделяло их в обычной жизни — от чинов, привилегий, чувств национального превосходства и сословных прав... И они выжили. Скроили из остатков пакетбота гукор и вернулись назад на Камчатку... Месяцы, проведенные на Командорском острове, Лазуков, должно быть, вспоминал очень часто. Эту счастливую историю передавали из уст в уста. Пережитое на островах чувство братства осчастливило и погубило Алексея Лазукова — не смог он повернуть оружие против тех, кто открыл ему новое понимание жизни, потому и предпочел он сдаться, зная, что не будет прощен ни палачом Хотунцевским, ни братьями своими по оружию и крови, которых он предал ради других своих братьев — по духу...

Такая вот история. И ее должен был знать Яков Кузнецов. Может быть, потому он и отправился в дальние края, чтобы найти такой же остров и устроить на нем такую же счастливую жизнь, какая явилась Лазукову...

Свой остров Яков Кузнецов найдет у африканских берегов — больного камчадала оставят в госпитале на Маврикии. С ним останутся такие же больные камчадал Сидор Красильников и промышленники Козьма Облупин, Андрей Оборин и Михаил Чулошников. До Франции доберется потом только Облупин. Что стало с остальными — неизвестно. Но если заглянуть в справочники и узнать, насколько счастливой была жизнь в те времена на Маврикии, то выяснится, что 10 процентов населения острова составляли белые господа, 6 процентов — свободные люди разных национальностей, а остальные проценты приходились на долю рабов-африканцев. Не было, оказывается, ни в одном из двух пройденных ими океанов той земли, на которой можно было бы счастливо жить, не страдая и не печалясь...

Не отыскалось такого острова и в третьем — Атлантическом океане. На кладбище Лурианского госпиталя остался навсегда камчадал Ефрем Трапезников. А Прокопий Попов, добравшись наконец до Европы, пошел пешком в Париж, чтобы добиться разрешения вернуться на родину...

Дмитрий Бочаров

Многие историки написали в своих исследованиях, что штурманский ученик Дмитрий Бочаров был вывезен с Камчатки насильно. Нет, насильно были вывезены только штурманские ученики Герасим Измайлов и Филипп Зябликов, а Бочаров добровольно примкнул к заговорщикам. Он был командиром галиота «Святая Екатерина». В недавнем прошлом — помощник Максима Чурина, зимовал вместе со штурманом на Унимаке, где, вероятно, поддерживал своего командира в его спорах с Петром Кузьмичом Креницыным. Затем Чурин принял «Святого Петра», и на зимовку «Святой Петр» и «Святая Екатерина» пришли в Чекавинскую гавань.

Известно, что Дмитрий Бочаров был в числе тех, кто решал вопрос о бегстве с Камчатки на казенном галиоте. И он бежал на нем вместе с женой Прасковьей Михайловной и потерял ее в Макао, как и командира своего, Максима Чурина.

С ним бежали и матросы с галиота «Святая Екатерина» — Василий Потолов, Петр Софронов, Герасим Береснев, Тимофей Семяченков. Только Василий Потолов — матрос из «присыльных арестантов» последовал с Беньевским, остальные остались со своим командиром — Дмитрием Бочаровым. По возвращении в Россию Бочаров просил, чтобы его оставили на морской службе в Охотске, но получил отставку, и местожительством ему определили Иркутск. Однако без моря Бочаров жить не мог и охотно дал свое согласие камчатским купцам-компанейщикам Луке Алину и Петру Сидорову повести на восток к богатым пушным зверьем островам промысловый бот «Петр и Павел». В числе компанейщиков Алина и Сидорова впервые пробовал свое счастье и молодой рыльский купец Григорий Шелихов — он тогда только примерялся еще, куда повыгодней пристроить капиталы своей жены, вдовы богатого иркутского купца,— как ему посоветовал дед жены Никифор Трапезников. В 1783 году Григорий Иванович приглашает Бочарова к себе и назначает его командиром галиота «Святой Михаил», который в тот же год в составе экспедиции пошел на Кадьяк основывать первое поселение будущей Русской Америки. На флагмане — галиоте «Три святителя» — шел вместе с Шелиховым командир судна штурман Герасим Измайлов, которого в конце мая 1771 года Беньевский оставил на необитаемом курильском острове Симушир. И в дальнейшем мореходные судьбы Измайлова и Бочарова будут неотрывны друг от друга.

Герасим Измайлов

Он был единственным в Большерецком остроге, кто пытался противодействовать бунтарям. Вечером 26 апреля 1771 года, совершенно случайно, Измайлов и Зябликов узнали, что Беньевский с ссыльными и промышленниками собираются убить командира Камчатки Нилова и бежать из Большерецка. Они тут же пошли в канцелярию, но к Нилову их не пустили. Когда штурманские ученики попытались рассказать обо всем караульному, тот не поверил, решив, что Измайлов с Зябликовым пьяны. Через час-другой они снова пришли, но караульный их опять не пустил. И вдруг на дворе кто-то испуганно закричал «караул!», в запертую дверь сильно ударили и потребовали отворить.

Зябликов с Измайловым спрятались в казенку за дверью. В тот же миг упала выломанная бунтарями дверь в сенях. Оттолкнув караульного, заговорщики прошли в спальню к Нилову. Вскоре оттуда донеслись шум, сдавленный крик, матерщина, удары... Потом Беньевский, Винбланд, Чурин, Панов — Измайлов узнал их по голосам — ушли.

Измайлов и Зябликов попытались незаметно ускользнуть, но караульные промышленники схватили Филиппа Зябликова, а Измайлову удалось незаметно выбраться из канцелярии, однако возле дома сотника Черных, где шла перестрелка, его обстреляли.

Вернувшись к себе на квартиру, Измайлов тотчас собрал людей, чтобы пойти с ними против бунтовщиков, но они настроены были нерешительно. Тогда обратились к секретарю Нилова Спиридону Судейкину. Тот в испуге замахал руками — только без крови! Его поддержали остальные. Пока рядили, спорили да переговаривались, пришли в дом к Судейкину Винбланд с Хрущевым и промышленниками, забрали все ружья, пороховое зелье, пули и приказали Измайлову быть тотчас на площади у большерецкой канцелярии, где Бейпоск собирал всю команду галиота «Святая Екатерина», на котором Герасим был помощником у Дмитрия Бочарова.

На площади присягали царевичу Павлу. Измайлов и Зябликов отказались от присяги, и их обоих посадили в башню большерецкой канцелярии, а потом вместе с другими арестантами — в числе которых был и Спиридон Судейкин — вывезли в Чекавинскую гавань и держали в трюме галиота «Святая Екатерина» под караулом, пока готовили к отплытию «Святой Петр».

Нужно сказать, что Беньевскому удалось все же сломить того и другого — под «Объявлением» стоят подписи обоих. Может быть, для отвода глаз — оба собирались бежать с галиота на байдаре матроса Львова, которого обещали отпустить перед самым выходом «Петра» в море, но ничего не получилось. Львов ушел один, и бросаться за ним вплавь было слишком рискованно — по реке шла шуга.

Зябликов ушел с Беньевским и умер в Макао, а Измайлов остался на необитаемом острове вместе с Паранчиными. Это случилось 29 мая 1771 года.

Им было оставлено три сумы провианта, ружье «винтовантое», у которого была сломана ложа; пороха и свинца фунта с полтора; топор, фунтов десять прядева, четыре флага, пять рубашек (одна холщовая, три дабяных), два полотенца, одеяло, собачья парка, камлея, фуфайка со штанами...

2 августа на трех байдарах пришли на Симушир промышленники во главе с купцом Никоновым. Измайлов потребовал, чтобы его немедленно доставили в Большерецк. Вместо этого Никонов забрал Паранчиных и отправился с ними и своими людьми дальше — на восемнадцатый остров Уруп — промышлять морского зверя.

«Питаясь морскими ракушками, капустою и прочим», обменяв с никоновскими зверобоями всю теплую одежду, которую оставил ему Беньевский, на продукты, остался Измайлов на острове один-одинешенек, как Робинзон Крузо. Потом, правда, прибыли на остров промышленники купца Протодьяконова — с ними и прожил Измайлов тот год, а в июле 1772 года Никонов доставил его на Камчатку. В Большерецке Измайлова и Паранчина арестовали и отправили под караулом в Иркутск.

Дмитрий Бочаров, обогнув Азию и Европу, прожив больше года во Франции, отправлен был из Петербурга на место своего нового жительства — в Иркутск 5 октября 1773 года.

Герасим Измайлов в награду за свое радение перед матушкой-царицей получил высочайшее повеление о своем освобождении из-под стражи 31 марта 1774 года. А еще через два года он, как и Бочаров, поведет на Алеутские острова промысловый бот Ивана Саввича Лапина и на Уналашке в 1778 году встретится с Джеймсом Куком, который с большой симпатией отзовется потом об этом русском мореходе в своем путевом дневнике.

В 1781 году Герасим Алексеевич вернется в Охотск, и здесь он будет приглашен на службу к Григорию Ивановичу Шелихову и поведет на Кадьяк галиот «Три святителя». С 30 апреля по 15 июля 1788 года Герасим Алексеевич Измайлов и Дмитрий Иванович Бочаров опишут на нем побережье Русской Америки от Кенайского полуострова до бухты Льтуа, открыв при этом заливы Якутаг и Нучек. Там, где побывали русские землепроходцы и мореходы, они «зарывали в землю медные доски с российскими гербами и надписью: «Земля Российского владения»...

На этом я хочу закончить свой рассказ о членах экипажа галиота «Святой Петр». Известно о них не так уж и много. Но и в этих неполных заметках видны их нелегкие и вместе с тем созвучные веку судьбы незаметных людей, усилиями которых вершилась история Российской империи.

Сергей Вахрин

О происхождении Павла I

В начале марта 1772 года в пучине Индийского океана нашел свое последнее успокоение человек, которому российский император Павел I был обязан своим появлением на свет. На французском фрегате в нескольких милях от Иль де Франс скончался беглый каторжник. Умер в окружении бывших колодников с изуродованными палачом лицами: у кого ноздри вырваны, у кого язык усечен. Впрочем, в такой компании он не мог не чувствовать себя в своей тарелке. Как никак двадцать лет провел за решеткой: три с половиной года в застенке Тайной канцелярии, остальные семнадцать лет - в шлиссельбургском каземате.

Его приговаривали к смерти, ссылали в Сибирь, должны были заживо похоронить в Нерченске на вечном поселении, но отправили на Камчатку в острог. В конце концов, он оказался на свободе. Но вынести ее не смог. Ему были не страшны ни морозы Сибири, ни сырость Шлиссельбурга. Но перенести тропическую жару он оказался не в состоянии. По морским законам труп сбросили за борт.

В марте 1772 года Павлу шел уже восемнадцатый год.

Пушкин назвал Павла «романтическим императором». Действительно, биография этого царя - сюжет более чем романтический. Но история «до Павла», то есть биография еще не родившегося сына Екатерины II, это - настоящий авантюрный роман, который едва ли могло создать писательское воображение.

Сам Павел не знал, чем он обязан тому человеку, тело которого упокоилось на дне Индийского океана. Вряд ли и сам покойник мог догадаться об этом. Он не был отцом Павла. А звали его Иосаф.

Иоасаф
11 января 1772 года из Кантона вышли два французских фрегата «Дофине» и «Лаверди». Они взяли курс на Францию. Путь их лежал через Иль де Франс (ныне Св. Маврикий). При выходе из Кантонского устья к кораблям пришвартовались три китайские джонки и на палубу взошло полсотни русских. Подданных императора Павла Петровича. Шел 1772 год. В России царствовала императрица Екатерина II. Сыну ее, наследнику престола, еще не исполнилось 18 лет, а они уже присягнули ему при живой матери.

Облик «верноподданных» несуществующего российского императора должен был бы насторожить капитана фрегата: лица поднимавшихся на борт корабля людей были изуродованы палачом. На них были сибирские меха - соболя и куницы. Были и деньги. Перед тем, как выйти в море, они ограбили казну и захватили корабль, а затем продали его португальцам в Макао.

Впрочем, среди тех, кто присягнул Павлу, был не только уголовный сброд. Среди них оказались и штурманские ученики со штурманом, и канцелярист, и капрал, и купец, и казаки, и священник. Были тут и посадские и солдаты, подушный плательщик, камчадалы и промышленники, жены их, и конечно же, женщины без определенных занятий. Всего семьдесят человек. В общем, компания разношерстная. Но они называли себя: «Собранная компания для имени его величества Павла Петровича». И без того крохотная империя цесаревича уменьшилась теперь до размеров корабельной палубы.

Возникло это более чем странное образование на Камчатке, в городке Большерецке, в месте ссыльных поселенцев. Все началось более чем заурядно. Несколько ссыльных во главе с венгром М.А. Бениовским задумали побег. В остроге он выдавал себя за невинно пострадавшего за интересы наследника Павла, показывал всем какой-то бархатный конверт, который как будто бы получил от самого государя. «Агитация» пала на благодатную почву. Среди отбывавших сроки в Большерецком остроге были и люди, которые в самом деле пострадали за Павла: разжалованные офицеры Василий Панов, Семен Гурьев и Петр Хрущев.

26 апреля 1771 г. взбунтовавшиеся острожники расправились с начальником большерецкой военной команды и привели жителей к присяге «законному государю». Теперь в Большерецке им был Павел Петрович. Более того, 11 мая составили «Объявление», своеобразный манифест. В нем говорилось, что «законный государь Павел Петрович» несправедливо лишен престола, правительственные распоряжения Екатерины выставлялись в черном свете, а сама она аттестовалась «поносными словами». «Объявление» завершалось следующей сентенцией: «Виват и слава Павлу первому, россии обладателю!»

Освободившиеся от власти узурпаторши захватили галиот «Святой Петр». На корабле был поднят флаг Павла Петровича. Все, вступившие на борт, подписали присягу на верность императору Павлу. Но на Петербург новоиспеченные подданные Павла не пошли. Они отправились к берегам Японии. Однако японцы не разрешили им сойти на берег. Пришлось плыть дальше. «Святой Петр» оказался в португальской колонии Макао. В начале 1772 года «вольнолюбцы» из Боль-шерецкого острога добрались до Кантона и, зафрахтовав два судна, взяли курс Францию.

Самым «высокопоставленным» среди верноподданных императора Павла Первого оказался «полковник Иосаф Батурин». Так подписался он в «Объявлении». В действительности, он был лишь подпоручиком Ширванского пехотного полка.

Среди «верноподданных» цесаревича не было человека, который оказал на судьбу Павла большего влияния, чем этот авантюрист. По словам Екатерины II, Батурин был «весь в долгу, игрок и всюду известный за большого негодяя, впрочем человек очень решительный». «Послужной список» «решительного негодяя», сыгравшего решительную роль в судьбе Павла, оказался длинным и разнообразным. Воспитывался в Сухопутном Шляхетском корпусе. Был выпущен в армию прапорщиком. Но вскоре приговорен к смертной казни за непристойные и неучтивые слова против своего полковника фон Экина. Более того, объявил на него, а также на князя Козловского «слово и дело». Обвинение оказалось ложным. Но Батурина не казнили. Сняли чин и выслали в Сибирь на казенные работы. Здесь он снова объявил «слово и дело» на тех же лиц и опять ложно. Отбыв срок, вступил в армию солдатом и выслужился до подпоручика. Во второй половине 1749 года вместе со своим Ширванским полком оказался в местечке Раево, около Москвы. Здесь-то и произошло самое интересное - событие, предопределившее всю последующую жизнь авантюриста...

«Заговор по всей форме»
В конце 1749 года императрица Елизавета Петровна перестала целовать руку наследника вел. кн. Петра Федоровича. Вскоре от имени императрицы ему пригрозили Петропавловской крепостью и недвусмысленно напомнили об участи царевича Алексея.

Угрозы Елизаветы были вполне реальны, и главное, они были сделаны неспроста. И Петр Федорович это отлично знал.

Летом 1749 года Петр Федорович услышал из уст одного из полковых офицеров, что он «не признает другого повелителя, кроме него, и что императорское высочество мог рассчитывать на него и на весь полк, в котором он был поручиком».

Этот примечательный разговор произошел под Мытищами, возле Москвы. Летом 1749 года, когда великокняжеский двор находился в Раево, главным развлечением была охота. Великий князь Петр близко сошелся со своими егерями, содержавшими его собачью свору, «закусывал и выпивал с ними, и на охоте он был всегда среди них».

Близкое знакомство с егерями завел и поручик Батурин, полк которого стоял возле Мытищ. Иосаф уверил егерей, что «выказывает большую преданность великому князю» и утверждал, что весь полк с ним заодно. Егеря сообщили об этом Петру Федоровичу. Наследник не только «охотно выслушал этот рассказ», но и захотел узнать через своих егерей подробности об этом полке. Вскоре Батурин стал добиваться через егерей встречи с Петром. Великий князь согласился далеко не сразу. Он долго колебался, но затем «стал поддаваться; мало-помалу случилось то, что, когда великий князь был на охоте, Батурин встретился ему в укромном местечке. Он пал перед Петром на колени и поклялся «не признавать никакого государя, кроме него, и что он сделает все, что великий князь прикажет».

Петр Федорович был несколько смущен таким выражением преданности и даже немного испуган. После, когда Батурина уже пытали в Тайной канцелярии, Петр Федорович рассказывал жене, что, «услышав клятву, испугался, пришпорил лошадь, оставив Батурина на коленях в лесу». Он утверждал, будто бы егеря, которые представили Иосафа, не слышали, что тот сказал. Петр уверял жену, что он «более не имел никаких сношений с этим человеком» и что даже предупредил егерей, чтобы они остерегались, как бы этот человек не принес бы им несчастья».

Однако Екатерина была уверена в том, что после встречи в лесу состоялось еще несколько свиданий и переговоров между егерями, великим князем и «этим офицером». «Затрудняясь сказать, - писала Екатерина, - говорил ли он мне правду; я имею основание думать, что он убавлял, передавая о переговорах, которые, может быть он вел, ибо со мною даже он говорил об этом деле только отрывочными фразами и как будто поневоле».

После клятвы Иосафа в лесу, Петр Федорович хранил в секрете все, что произошло, и даже не поделился этим с женой. Егеря же делали вид, что не слыхали, что именно Батурин сказал великому князю.

Молчание великого князя и потворство встречам с ним на охоте Иосаф принял за формальное согласие Петра. Батурин убедил сотню солдат своего полка присягнуть великому князю, уверяя, что получил на охоте согласие самого Петра на возведение его на престол. Гренадеры, которых Иосаф пытался склонить на свою сторону, донесли на него. Можно представить страх наследника, когда егеря сообщили ему, что Батурин арестован, доставлен в Тайную Канцелярию. Вскоре дело дошло и до егерей. Они тоже оказались в Преображенском. Подбирались и к самому наследнику.

Под пыткой Батурин признался в своих сношениях с великим князем через посредство егерей. Они были уличены в том, что предоставили наследнику возможность встретиться с Иосафом. К счастью, допросили их лишь «слегка». Егеря не захотели оговорить Петра. Вскоре их выпустили и выслали за границу. Но они успели дать знать великому князю, что не назвали его.

В своих мемуарах Екатерина утверждала, что ничего не знала об этой истории и была абсолютно не причастна к ней. Правда, это весьма сомнительно. В Раево охотился не только ее супруг, но и она сама. И именно ей Батурин сыграл на «почтальонной трубке» виват и закричал, что был бы рад видеть ее мужа на престоле. Трудно поверить, чтобы этот человек, демонстративно проявивший преданность к великокняжеской чете, не заинтересовал ее, и она не навела справки о том, кто этот смельчак. Впрочем, с точки зрения Тайной экспедиции, даже если она пропустила мимо ушей все сказанное и сделанное Иосафом, она все равно была уже виновна, как и ее супруг, в том, что не донесла.

Екатерина II
Екатерина после приезда в Россию
Впрочем, есть основания думать, что и Петр не был лишь безучастным слушателем полубезумного пьяного офицера, но проявил определенную заинтересованность в том, что тот предлагал. В первой редакции своих мемуаров Екатерина утверждала, что когда она воцарилась, среди бумаг покойной Елизаветы нашла следственное дело Батурина. Оно было очень объемисто и, наверное, императрица так никогда его и не прочла. Оттого она не имела правильного представления об этом деле. В действительности же, хотя дело затеяли «безрассудно и неосторожно», это «был заговор по всей форме». По словам Екатерины, Батурин хотел возвести Петра Федоровича на престол, заключить императрицу в монастырь и перерезать всех, кто мог воспрепятствовать его планам.

Незадолго перед смертью Екатерина вновь принялась за свои записки. Здесь замыслы Батурина были представлены так: «Он замышлял, ни более, ни менее, как убить императрицу, поджечь дворец и этим ужасным способом, благодаря сумятице, возвести великого князя на престол».

Вопреки тому, что писала двадцать лет назад, мемуаристка утверждала теперь: «Я не читала и не видела этого дела». Очевидно, совершенно беспардонно Екатерина лгала. Теперь, двадцать лет спустя, она стремилась сгустить краски и представить планы Батурина более зловещими и кровавыми, нежели они были на самом деле в действительности.

На самом же деле Иосаф вовсе не собирался ни убивать Елизавету Петровну, ни заключать ее в монастырь, планы его состояли в том, чтобы арестовать императрицу и удерживать ее под арестом, пока Петр Федорович не будет коронован. Императрица осталась бы на престоле, но ее племянник имел бы «одно государственное управление и держал бы армию в лучшем порядке».

Другими словами, Батурин хотел добиться соправительства Петра Федоровича и Елизаветы Петровны, то есть женщины самодержицы и мужчины наследника, разделив власть между ними по половому признаку. При этом Петру отошла бы вся «мужская часть».

Дело Батурина осталось недостаточно ясным. В нем отсутствуют многие страницы, исчезли важнейшие показания. Из дела явствует, что Батурин, помимо солдат своего полка, намеривался использовать для реализации замысла московских фабричных, недовольных своим положением. Преображенский батальон, лейб-компанцев. Вступил Иосаф и в сношение с московским купцом Е.Д. Лукиным.

Для осуществления своего плана он намеревался взять у него 5000 рублей от имени Великого князя. Батурин писал у купца записку Петру Федоровичу латинскими литерами.

Как бы ни была безрассудна авантюра Иосафа, она дискредитировала Петра. Он вступил в сношения со злоумышленником. Не только не донес, но своим молчанием выражал сочувствие его планам. Дело Батурина совершенно очевидно обнаружило: наследник мечтает о власти и готов поддаваться на предложения, направленные против Елизаветы.

Но предпринять меры против Петра Федоровича - означало бы разрушить ту хрупкую стабильность при российском дворе, когда на престоле сидела дочь Петра Великого, и у нее был наследник, внук великого преобразователя. Заменить же голштинца было пока некем. Вот почему Елизавета долго не могла принять решение по этому делу. Это объясняет и последующую судьбу Иосафа. Проведя почти четыре года в застенке Тайной канцелярии, он был переведен, наконец, в Шлиссельбург «к крепкому содержанию» без всякого приговора и превратился в безымянного колодника и семнадцать лет был обречен на полное молчание. Русская «железная маска» обладала государственным секретом. Она владела «компроматом» на наследника. Но никто не должен был этого знать.

Когда Петр III воцарился, Сенат осудил Батурина на вечную ссылку в Нерчинск, но император решил все же оставить его в Шлиссельбурге, давая лучшее пропитание». Вроде бы Батурин был жертвой преданности великому князю, и поэтому судьба его должна была быть облегчена. Но о секретной жизни бывшего наследника престола не должны были знать даже в Нерченске.

В 1768 году в руки Екатерины II попала записка из Шлиссельбурга от Батурина. Он напомнил ей, как в 1749 году в Раеве кричал, что хочет видеть ее супруга на престоле, и сыграл на трубе «виват». Екатерина сослала его на Камчатку. Но не за то, что он напомнил ей эпизод ее юности. В каземате Батурин по звездам вычислил, что Петр III жив и скоро вернется. Императрица, дабы не болтал и не писал писем, отправила его на поселение. «В голодное и холодное место... без одежды и обуви». Бывший узник «Шлюшни» назван «сумасшедшим и не велено верить, что будет говорить».

Дальнейшее известно. Так на дне Индийского океана оказалась тайна происхождения Павла. Тайна, которую никто не разгадал. Не разгадали же ее не потому, что не там искали. Двигались по ложному пути, подсказанному Екатериной.

«Его Императорскому Высочеству, цесаревичу и великому князю Павлу Петровичу»
21 апреля 1771 года Екатерина II начала писать свои автобиографические записки. Пять дней спустя в Большерецке началась Тихоокеанская эпопея шлиссельбургского звездочета. Безымянный колодник, превратившийся в «бывшего полковника Батурина», плыл под французским флагом по водам Индийского океана во Францию, а императрица описывала свою несчастную супружескую жизнь. Она рассказала, как в первую брачную ночь Петр заснул и проспал до самого утра. Когда в 1749 году выдавали замуж А.Н. Румянцеву, то она, подобно самой Екатерине, так и осталась девицей. Петр ухаживал за принцессой Курляндской, но дальше перемигиваний дело не могло пойти «в виду особенностей этого господина».

Она не довела свой рассказ до того момента, когда в сентябре 1754 года на свет появился Павел. Читатель остается в неведении относительно того, как произошло превращение Петра в мужчину.

Но в описании первой брачной ночи есть одна очень важная фраза: «В таком положении дело оставалось в течение 9 лет без малейших изменений». Это надо понимать так, что через 9 лет, когда Павел появился на свет, что-то очень важное изменилось. Но что же именно, Екатерина так и не рассказала. Она прервала работу над этой редакцией «Записок», так и не доводя ее до этого эпизода.

После смерти Екатерины в ее бюро среди собственноручных рукописей императрицы Павел нашел запечатанный пакет. Рукой матери он был адресован ему самому. Это были записки о жизни императрицы, написанные ей самой. Здесь Павел прочитал нечто интересное о своей матери, об отце, об их отношениях. И своем рождении. Было несколько слов и о «решительном негодяе» Иосафе.

Согласно запискам, в начале 1750-х годов двадцатилетняя Екатерина достигла пика своей физической красоты и обаяния. «Говорили, что я прекрасна, как день», - писала Екатерина. Естественно, она не могла не стать предметом искания многих кавалеров. Самым выдающимся из них стал Сергей Салтыков. «Он был прекрасен как день», - вспоминала императрица.

Он был «прекрасен, как день». Она была «прекрасна, как день». Мог ли не возникнуть между ними роман, плод которого тоже стал бы «прекрасен как день»?

Но этого не произошло. Не произошло потому, что супруга Петра была и осталась высоконравственной особой. Несмотря на все унижения и оскорбления, которым ее подвергал недоразвитый муж.

«Прекрасный», но лишенный строгих моральных качеств, соблазнитель, начал пытаться обольстить «прекрасную», но совсем заброшенную законным супругом Екатерину. Она же не раскусила поначалу интригана, лишенного моральных устоев, но проявила редкое благородство души, несмотря на соблазны, прежде всего, думала о жене соблазнителя, прилагала все усилия, чтобы заставить его переменить образ мыслей.

О домогательствах Салтыкова стало известно императрице Елизавете. Отличительная же черта ее величества состояла в том, что когда ей хотелось браниться, «то она не бранила за то, за что могла бранить, но ухватывалась за предлог бранить за то, что и в голову не приходило, что она может бранить».

Елизавета Петровна
Императрица Елизавета Петровна
На этот раз Елизавета Петровна устроила Екатерине разнос из-за манеры одеваться и за то, что великая княгиня ездила на лошади по-мужски. Императрица заявила обер-гофмейстерине М.С. Чоглоковой, осуществлявшей надзор за малым двором, что манера великой княгини ездить верхом мешает ей иметь детей, и что ее костюм совсем неприличен». Чоглокова ответила: «Дети не могут явиться без причины, и что хотя их императорские высочества живут в браке с 1745 года, а между тем причины не было». Тогда Елизавета начала бранить Чоглокову и сказала, что она «взыщет с нее за то, что она не старается усовестить на этот счет заинтересованные стороны; вообще она проявила сильный гнев...»

Другими словами, возмущенная домогательствами Салтыкова, императрица устроила разнос Чоглоковой из-за того, что великокняжеская чета до сих пор оставалась бездетной и пригрозила наказать ее, если положение дел не изменится. Тогда Чоглокова решила «буквально исполнять приказания императрицы». Через камер-лакея Брессана она познакомила великого князя с вдовой художника Грот. После уговоров «молодая и красивая вдовушка» согласилась исполнить то, чего от нее требовали. «Наконец, благодаря своим трудам, Чоглокова достигла цели, и когда она была уверена в успехе, она предупредила императрицу, что все шло согласно ее желаниям. Она рассчитывала на большие награды за свои труды, но в этом отношении она ошиблась, потому что ей ничего не дали; между тем она говорила, что империя ей обязана».

В начале зимы у Екатерины появились «легкие признаки беременности». Но они вскоре исчезли вследствие утомительной скачки при переезде в Москву. Между тем Чоглокова, «вечно занятая своими излюбленными заботами о престолонаследии», предложила Екатерине самой избрать себе любовника. Ей предстояло выбрать между Львом Нарышкиным и Сергеем Салтыковым. Однако супруга Петра «притворилась наивной» и предложением не воспользовалась. За это Чоглокова ее «много бранила».

Как видим, Чоглокова, предоставлявшая свои покои для общения Екатерины и Салтыкова, тем не менее, была убеждена, что роман, разворачивающийся на ее глазах, оставался платоническим, и она была даже вынуждена подталкивать великую княгиню сделать решительный шаг. Но не тут то было. Несмотря на свою привязанность к Салтыкову, интерес которого к Екатерине начал постепенно угасать, великая княгиня по-прежнему сохраняла верность нелюбимому мужу.

В июне 1753 года после трехмесячной беременности у Екатерины случился выкидыш. Наконец, 20 сентября 1754 года она родила Павла.

Отцом его был супруг Екатерины Петр Федорович. Благодаря общению с вдовой Грот он приобрел опыт, которого ранее ему не доставало. Таков точный смысл написанного рукой Екатерины текста.

Видимо, именно так и понял его Павел. Во всяком случае, он не уничтожил этого важного документа, который проливал свет на его происхождение.

Только злонамеренный человек мог бы вывести из этого рассказа Екатерины заключение, что отцом ребенка Екатерины был Салтыков, а вовсе не ее муж, приобретший к этому времени необходимые практические навыки. Более того, создается впечатление, что весь эмоциональный рассказ о Салтыкове введен в повествование прежде всего для того, чтобы особо подчеркнуть нравственную высоту матери Павла. Ведь она не стала жертвой коварного и недостойного соблазнителя, несмотря на искусно расставленные ловушки и почти открытое принуждение со стороны Чоглокой!

Таково было послание Павлу, которое его мать оставила после своей смерти.

Откуда же могло возникнуть предположение, будто бы Екатерина намекала в этом тексте, что отцом Павла был Салтыков?

В начале 1770-х годов кучка авантюристов привела к присяге Павлу население камчатского острога, а затем верноподданные несовершеннолетнего наследника направились в Европу. А между тем, совершеннолетие цесаревича, которому следовало передать престол, неумолимо приближалось. В это время Екатерина, начавшая работу над своими записками, была более всего заинтересована в том, чтобы представить происхождение Павла по меньшей мере сомнительным. Поэтому Екатерина писала тогда о физиологической несостоятельности мужа, неспособного зачать ребенка. Но в середине 1790-х годов, когда создавалась окончательная редакция воспоминаний, ситуация уже существенно изменилась. Вопрос о сомнительном происхождении сына потерял уже былую политическую актуальность. Теперь Екатерине было гораздо важнее представить в своих мемуарах образ идеально чистой в нравственном отношении женщины. Поэтому и роман с Салтыковым был описан здесь так, чтобы подчеркнуть моральную высоту великой княгини. Однако ранняя редакция осталась. Поскольку в первой редакции речь шла о физиологической несостоятельности Петра, а во второй рассказу о рождении Павла предшествовало подробное изложение романа Екатерина с Салтыковым, отсюда родилось подозрение, что фаворит выполнил то, на что муж оказывался не способен. Но это лишь непозволительное соединение двух различных текстов. А между тем, причины появления на свет Павла надо искать в деле Иосафа.

«Великая распря... из-за бани»
Батурина заключили в Шлиссельбургскую крепость в 1753 году. 20 сентября следующего года родился Павел I. По этому случаю была изготовлена медаль. На медали - женщина, олицетворяющая Россию, готовится принять в свои руки новорожденного цесаревича, сидящего на подушке. В облаке - гений со скипетром в руке и звездой на головой. Надпись гласила: «Вожделенный пришел». Никому в голову не могло прийти, что между заключением Батурина в Шлиссельбург и тем, что вожделенный наконец-то, спустя девять лет после брака родителей, пришел, была какая-то связь. А связь была...

В первую неделю великого поста 1750 года Екатерина попросила разрешения пойти в баню перед тем как говеть. М.С. Чоглокова, от имени царицы, дала позволение и прибавила при этом, что Петру тоже не мешало бы сходить туда. Великий князь не переносил жара русской бани, и заявил, что «он и не подумает это делать». Он был возмущен тем, что к нему осмеливаются обращаться с такими речами. И вот тут статс-дама Елизаветы изрекла самое главное, ради чего бедного Петра принуждали первый раз сделать то, чего он физически не переносил. Она спросила великого князя, «знает ли он, что императрица могла бы заключить его в С.-Петербургскую крепость за такие речи, за высказанное им ослушание его воле».

При этих словах Петр задрожал и спросил в свою очередь, «говорит ли она ему от своего имени или от имени императрицы». Чоглокова прямо не ответила на этот вопрос, но заявила, что «она его предупреждала о последствиях, которые могло бы иметь его безрассудное поведение, и что если он желает, императрица сама повторит ему то, что она, Чоглокова, только что ему сказала, ведь его величество не раз уже угрожало ему крепостью, имея на то, по-видимому, свои основания, а ему следовало помнить о том, что случилось с сыном Петра великого по причине его неповиновения».

Екатерина, была встревожена не меньше, чем его супруг. Она пришла к заключению: угроза Петропавловской крепостью исходила от Елизаветы. Дальнейшее размышление привело великую княгиню к важному выводу: разговор произошел в прямой связи с батуринским делом и что угрозы Петру «были с расчетом направлены на то, чтобы дать почувствовать великому князю все неразумие его поведения». Екатерина утверждала, что Петр этого, однако, не понял, так и продолжал считать, что ему угрожали Петропавловской крепостью и участью царевича Алексея из-за нежелания помыться в бане. Так этот эпизод изложен в редакции мемуаров начала 1770-х годов. В окончательной редакции «Записок», в рассказе об этом эпизоде, есть еще одна очень важная подробность. Из нее ясно видно, каковы были реальные последствия авантюры Батурина для великокняжеской четы.

«В конце концов она ушла и сказала, что передаст слово в слово этот разговор императрице. Не знаю, что она сделала, но она вернулась и разговор принял другой оборот, ибо она сказала, что императрица говорила и очень гневалась, что у нас еще нет детей, и что она хотела знать, кто из нас двоих в том виноват, что мне она пришлет акушерку, а ему доктора, она прибавила ко всему этому много других обидных и бессмысленных вещей....я не знала, - писала Екатерина, - как судила об этом императрица, но как бы то ни было, больше не поднимался вопрос о том, ни о другом предмете».

В тексте окончательной редакции мемуаров Екатерины это было первое упоминание о том, что в конфликтах Елизаветы Петровны с великокняжеской четой был поставлен вопрос о бездетности. В отличие от более ранней редакции, где Екатерина дает понять, что ее супруг просто был не способен зачать ребенка чисто физиологически до достижения 25-летнего возраста, мемуаристка на этот раз ни словом не обмолвилась об этом. Получалось, что вопрос о бездетности остро встал в связи с раскрытием батуринской авантюры. Правда, в этой последней редакции воспоминаний лукавая мемуаристка попыталась скрыть, что распря из-за бани и угрозы крепостью возникли в связи с делом Иосафа.

Впрочем, в ранней редакции Екатерина, описывая распрю из-за бани, ни словом не упомянула, что в ходе ее всплыл вопрос о бездетности. Но из этого текста ясно, что он был поставлен именно от того, что Петр Федорович был скомпрометирован делом Иосафа. Хотя Екатерина совсем не хочет, чтобы читатель понял, почему именно этот вопрос стал так волновать Елизавету, совершенно очевидно, авантюра Батурина сделала его очень актуальным.

Екатерина, верная своему правилу излагать события так, чтобы их истинный смысл оказался читателю недоступен, так описала этот прелюбопытный эпизод.

Речь идет о начале 1750 года, то есть когда Батурина пытали в Тайной канцелярии. Возмущенная тем, что у Екатерины появился новый красивый наряд, Елизавета прислала Чоглокову с приказанием больше не появляться в таком виде. «Кроме того, пишет мемуаристка, она гневалась на меня за то, что я, будучи замужем четыре года, не имела детей, что вина в этом была исключительно на ней, что, очевидно, у меня в телосложении был скрытый недостаток, о котором никто не знал, и что поэтому она пришлет мне повивальную бабку, чтобы меня осмотреть».

Екатерина ответила по поводу туалета, что она последует в точности приказаниям государыни, что же касается «второго пункта», великая княгиня и здесь проявила полную покорность. Поскольку Елизавета была хозяином положения, а она, Екатерина, находилась в ее власти, то безропотно подчиняется монаршей воле. Петр попытался защитить супругу. Он резко возразил Чоглоковой «по поводу детей и осмотра». В конце разговора Чоглокова заявила, что все передаст ее величеству.

Как бы то ни было, никакого медицинского освидетельствования Екатерины не производилось. Описав эту сцену, мемуаристка более чем «откровенно» давала понять читателю, что виноват в том, «что детей не было, только ее супруг, Петр Федорович». Но и этого Екатерине показалась недостаточным. Для того чтобы усилить впечатление (не дай бог у кого-нибудь из читателей может возникнуть сомнение: может быть сама великая княгиня не могла зачать ребенка), поместила в своих записках выразительный пассаж. П.Н. Владиславова, состоявшая при великой княгине, заступилась за нее, видя ее слезы, нашла поступок Елизаветы несправедливым и потому сказала своей подопечной: «Как же можете вы быть виноваты в том, что у вас нет детей, тогда как вы еще девица; императрица не может этого не знать, и Чоглокова большая дура, что передает вам такие разговоры; ее величество должна бы обвинять своего племянника и самое себя, женив его слишком молодым».

Граф И.И. Лесток
Граф И.И. Лесток
Итак, самое важное, Екатерина сказала устами Владиславовой и от себя добавила: «Между тем я долго спустя узнала, что граф Лесток (лейб-медик. - М. С.) советовал императрице только тогда женить великого князя, когда ему будет за 25 лет, но императрица не последовала его совету». Владиславова обещала великой княгине довести до сведения императрицы «об истинном положении вещей, как она его понимала».

Очевидно, Владиславова введена в рассказ только для того, чтобы произнести фразы, клеймящие Петра.

Указание на 25 летний возраст, когда великий князь может быть в состоянии зачать наследника, также крайне интересно. Петр родился в 1728 году. Двадцать пять лет ему исполнилось в 1753 году. То есть в то время, когда Екатерина зачала первого ребенка, но беременность закончилась выкидышем. Определенно, Екатерина хотела подчеркнуть, что ранее этого возраста ее супруг физически не мог стать отцом. Очень важно, что в этой редакции мемуаров, это был первый разговор о бездетности, и он якобы был вызван тем, что великая княгиня слишком увлекалась нарядами. Характерно и то, что здесь вся вина возложена на Петра. Поскольку же все неприятности и несчастья, которые обрушивались на великокняжескую чету, всегда под пером Екатерины выглядят так, как будто они вызваны только поведением ее мужа, то и при объяснении причин бездетности великокняжеской четы применен тот же прием. Во всем, как всегда, виноват Петр. При этом нет ни слова о том, что распря из-за бани произошла в связи с батуринским делом. И это очень существенно.

В «Хронологических заметках», которые Екатерина подготовила к свои запискам, выговор по поводу наряда она помещала в разные части своего сочинения. В первом хронологическом ряду «выговор на масленице по поводу наряда и по поводу других вещей, столь же важных, и между прочим...» помещен после распри из-за бани. А вот во втором ряду хронологических заметок эти события уже поменялись местами. Очевидно, мемуаристка не описывала то, что было в действительности, а искала, где можно более эффектно поместить этот пассаж. Впрочем, не так уж и важно, когда императрица выбранила великокняжескую чету по причине бездетности, до того, как произошла распря из-за бани, после этой распри или во время ее. Гораздо существенней то, что негодование императрицы на бездетность Петра и Екатерины явилось следствием авантюры Иосафа.

Батуринское дело заставило Елизавету остро поставить вопрос, если не о прямой замене наследника, то о создании ему противовеса, который бы самим фактом своего существования удерживал бы Петра и его супругу от какого-либо действа против Елизаветы. Таким противовесом мог бы стать младенец, который почему-то все никак не рождался у наследника.

Это стало особенно необходимо после батуринского дела еще и потому, что отношения Елизаветы и Екатерины ухудшались с каждым годом. Именно в ней императрица стала усматривать непосредственную угрозу своей власти. А между тем, невольно возникает вопрос, неужели же все семь лет, прошедших со дня свадьбы, Екатерину устраивало положение супруги-девушки. Почему она сама мирилась с таким противоестественным для замужней женщины положением. Ведь в ее «Записках» нет даже намека на то, что это более, чем странное положение хоть как-то ее беспокоило. Разве что такое положение дел ее вполне устраивало.

Что же было на самом деле?

Екатерина II
Екатерина II. 1763
Из мемуаров Екатерины нетрудно заключить, что после того, как батуринская история вскрыла тайные честолюбивые помыслы Петра, нападки на бездетность великокняжеской семьи усилились. «Все единогласно кричали о том, что после 6 лет замужества у меня не было еще детей», - писала Екатерина. Едва ли следует сомневаться в том, что тогда как надзор над Петром и Екатериной должен был стать еще более суров, начались необыкновенные послабления. Ведь очень трудно представить себе, чтобы за год до дела Иосафа Петру позволили бы интригу с вдовой художника, а Екатерину стали бы сводить с каким-нибудь камергером великокняжеского двора. Великокняжеской чете воспрещалось выходить из дворца без разрешения даже на прогулку.

Невозможно представить, чтобы супруги Чоглоковы, осуществлявшие надзор за малым двором, могли бы быть настолько слепы, или же так ненавидели друг друга, чтобы все это имело место, по каким-либо иным причинам, кроме желания Елизаветы, как можно быстрее получить внука, будущего наследника.

Каковы бы ни были действительно отношения Екатерины с Салтыковым, который, похоже, поспешил унести ноги, как только с точки зрения высочайшей власти нужды в нем больше не было, очевидно одно: именно батуринское дело явилось тем рубежом, после которого Екатерина уже не могла более откладывать рождение ребенка.

Когда Екатерина садилась за мемуары, она очень тщательно скрывала, как буквально с первого шага в русской столице начала бороться за престол. Конечно, она не могла исповедоваться и рассказать о том, как ее преднамеренная бездетность была очень важной частью этой борьбы. Однако надо было как-то объяснить столь долгое отсутствие ребенка. И она нашла прекрасное объяснение - причина тому полуинфантильность Петра. Мертвый Петр теперь возразить уже не мог. К тому же, выставив перед публикой мужа в столь неприглядном свете, она подводила читателя к мысли о том, что такой «урод» и не мог царствовать и потому был свергнут.

Таким именно образом «вожделенный пришел» - вот уж воистину «вожделенный», только не для Екатерины и Петра!

М.М. Сафонов
Перечень статей
© Исторический журнал «Гатчина сквозь столетия»